Гудмундур высаживает жену возле телевизионной станции (ей предстоит записывать шоу), а мы едем дальше. Он приносит мне извинения за свою супругу:
— Я считаю, что женщина не должна работать вне дома, но она трудится на благо Господа, и это, мне кажется, другое дело.
— Она трудится в доме Божьем, — подсказываю я Френдли правильные слова.
Гудмундур хмыкает с довольным видом, после чего задает мне довольно коварный вопрос:
— А ваша жена? Тоже работа не дома?
Упс. У меня есть жена.
— Она-то? Нет, она… она больше по хозяйству. Я… меня это вполне устраивает.
— Я сильно огорчился, узнав про аварию.
Ха? Моя жена попала в автомобильную аварию? Надеюсь, она в порядке.
— Спасибо, — говорю с печальным взором, как какой-нибудь бездарный актер в бездарной рекламе.
— Вам ее, должно быть, сильно не хватает.
Упс, у меня уже нет жены. Это все равно что смотреть триллер с конца.
— Еще бы. Тяжело остаться одному.
— У вас с ней не было детей?
О-хо-хо. Ну и вопросики.
— Э… Нет, не думаю. — Блин. Надо ж такое сморозить. — То есть нет. С технической точки зрения. — Не спрашивайте меня, что я хотел этим сказать. Без понятия.
Он ведет машину молча. Не задавая больше вопросов. Мне становится не по себе. Может, он что-то заподозрил? Чтобы прервать молчание, я возвращаю его к началу разговора. Женщины и работа.
— Ну а Ганхолдер… Она работает в кафе?
Он делает гримасу, а тем временем мы проезжаем под оживленной эстакадой.
— Да. Я даю ей время. У нее есть время подумать. Когда мне было тридцать, я болтался на улице. Пьянствовал. Я не видел света в конце тоннеля. Когда вливается вино, выливаются мозги.
Я разглядываю его куда более пристально. Не такой уж святой, как выясняется.
Мы приезжаем в церковь его друга в близлежащем городке Коп-Вор. Внутри она больше похожа на зал для аэробики человеческих душ, чем на обычную церковь. В воздухе стоит запах пота. Имя друга на удивление короткое, зато труднопроизносимое. Пишется оно Þorður, а произносится Торчер или что-то в этом роде. Единственное, что делает современным этого круглолицего типа в круглых очках и с настоящей библейской бородой, так это длинные волосы бывшего хиппи, которые он зализывает назад с помощью благодатного геля. Чем-то он мне немного напоминает моего широкоскулого бородатого отца, упокой Господь его грешную душу. Гудмундур сообщает мне, что Торчер каждый день появляется в его программе. Оно и видно: говорит хиппарь громко и внятно, словно в камеру. И за все время нашего посещения ни разу не выпускает из рук Библию. Этим священным молотом он то и дело размахивает в воздухе, точно собираясь прибить на дверь церкви свой очередной аргумент. Взгляды у него весьма неортодоксальные, чтобы не сказать радикальные, а речь ярка и выразительна.
— Меня иногда спрашивают, надо ли пройти обрезание, чтобы попасть в рай. Я отвечаю „нет“. Речь идет о сердце, а не о гениталиях. Вопрос стоит так: готовы ли вы освободить сердце от крайней плоти и впустить в него свет единосущного Бога?
Глаза его горят яростью закоренелого гомофоба. Если заглянуть в них поглубже, то сквозь адское пламя можно разглядеть тощего гея, распятого на кресте и отчаянно распевающего „I Will Survive“. Отец Френдли подбрасывает в огонь немного хвороста, пользуясь тем, что Токсич вспомнил свою ночь с Андро.
— Среди нашей паствы в Вирджинии был один гей, — говорю. — Но после того, как я пинцетом вырвал у него кольцо из уха, гей стал о'кей.
Гудмундур смотрит на своего бородатого друга, как подросток, ждущий реакции взрослого. Торчер разражается дьявольским смехом, при этом комментируя мои слова на своем хорошем английском:
— Хе-хе. Так с ними и надо. Выжечь им клеймо на яйцах!
Папаша Френдли спешит развить его мысль:
— Или использовать их для тушения пожаров. Был у меня мальчик-алтарник, слишком уж голубоватый для своего возраста. Я решил преподать ему урок. Короче, он у меня тушил свечи. Ртом. А я приговаривал: „Лучше соси свет Божий, чем хер кромешный!“
Они переглядываются и вдруг покатываются со смеху, как двое постаревших членов студенческого братства, столкнувшихся в холле гостиницы через сорок лет после выпуска.
— Хер кромешный! Ха-ха-ха.
— Вчера отец Френдли очень хорошо выступил в нашем телешоу. Ты его видел? — спрашивает Гудмундур своего дружка.
— Видел. Бравый солдат армии Господней. — С этими словами Торчер кладет правую руку на мое плечо. Длань карающую.
Глава 10. Moja štikla
Идут дни. Я постепенно привыкаю к своему изгнанничеству. Все о'кей. Я привыкаю к тишине и постоянному свету, а также к стерильной чистоте в доме. Трудней привыкнуть к холоду. И это май! Причем они все время повторяют, какая нынче чудесная весна.
— Мы радуемся, если у нас десять градусов тепла, — объясняет мне Сикридер.
Бедняги. Я радуюсь, если мне удается продержаться десять минут при такой температуре.
Утром отец Френдли посещает церкви и благотворительные организации, где его принимают, как Папу Римского: поят кофеем с бисквитами, похваляются делами праведными — строительством детского сада в Кении, начальной школы в Индии. Все священники — мужчины, все волонтеры — женщины. В машине я высказываю Гудмундуру свои возражения:
— Столько женщин работает не дома. У меня это вызывает озабоченность, — говорю, пряча улыбку.
— Ничего страшного, им же не платят. — Он подмигивает мне с уморительной ужимкой.
Среди дня, пользуясь свободным временем, я фланирую в стиле ЗНД по улице Легавый гей[26], главной городской артерии, пялясь на женщин и глазея на витрины в отчаянной надежде наткнуться на пушку моей мечты. Я устремляюсь за своим грузным телом, которое влечет меня к подножию холма, на главную площадь, больше похожую на незадействованную автомобильную парковку. В милом и уютном книжном магазине по соседству можно купить „Короткоствольное оружие“, любимый журнал киллеров. „Смит и вессон“ выпустили новую модель пистолета. „Легок в руке, легко поражает цель“. Вот вам „оружие без комплексов“, о котором мы, мастера экзекуций, мечтали лет шестьсот. Я заматываю шарфик вокруг своего пасторского воротничка, прежде чем подойти с журнальчиком к кассиру. Очередная местная красотка, девушка третьего дня, протягивает мне чек. Общеизвестно, что самые красивые девушки живут в Хорватии, но Исландия к ней подобралась очень близко. Хотя эти сливочные блондинки радикально отличаются от наших темноволосых Ijepotice[27]. Как лебеди от ворон.
