– Ишь, вырядился, – сурово окинул взглядом своего друга дон Педро. – Давай переодевайся.
И даже не пояснил, во что именно. Но сообразительность де Тенорио подсказала ему, что король приказывает надеть латы, шлем и взять короткий меч. «О Мадонна, что он еще задумал? – с тоской гадал дон Хуан. – Если мы идем кого-то убивать, то почему он один, почему не взял с собой воинов?»
Ответ на этот вопрос последовал незамедлительно. Дон Педро надел на лицо кожаную маску, вторую, такую же, протянул де Тенорио:
– Одно дело – рисковать жизнью, будучи ссыльным инфантом. Ты, как никто другой, знаешь, что мне не раз доводилось играть в кости со смертью. Но совсем другое дело, когда ты ставишь на кон свою жизнь, будучи королем. Поверь, это настолько сладостное ощущение, что все внутри замирает… Я и решил поделиться с тобой этим удовольствием. Ведь моя жизнь – это и твоя жизнь.
И он мерзко усмехнулся.
Выяснилось, что король уже которую ночь тайком покидает свой замок. В маске он бродит по самым опасным улочкам Севильи с обнаженным мечом и вступает в смертельные схватки с первыми попавшимися грабителями, а также с праздношатающимися идальгос и кабальерос. Нескольких из них его величество уже отправил на тот свет…
Они свернули на безлюдную улицу, как вдруг впереди показалось зарево.
– Пожар? – недоуменно спросил дон Педро.
– Похоже на то, – не совсем уверенно ответил дон Хуан.
Зарево приближалось, и в отблесках пламени уже можно было различить длинную вереницу фигур, несущих зажженные факелы.
– А, это фрагелланты, – презрительно фыркнул король.
Два года назад, во время Семаны Санты 1348 года, когда началась эпидемия чумы, в обычай вошли факельные шествия кающихся грешников – так называемых фрагеллантов. Вот и сейчас, босые, они брели в балахонах из мешковины и нещадно бичевали себя плетьми из конского волоса. У некоторых особо ревностных сквозь мешковину уже проступила кровь… Дабы избежать насмешек случайных знакомых, да и просто зевак, валивших из трактиров и харчевен поглазеть на процессию, кающиеся грешники надевали на головы капучонес (капюшоны) – высокие остроконечные колпаки из той же мешковины с узкими прорезями для глаз. Впоследствии это новшество, придуманное фрагеллантами, было перенято палачами и монахами-инквизиторами.
Никто не ужасался при виде жестоко бичующих себя мужчин и женщин – скорее, они были поводом посудачить, а то и открыто похохотать.
Дон Хуан и дон Педро свернули в темный переулок.
– Наконец-то! – шепнул король.
Впереди показался незнакомец явно благородного происхождения. Он покачивался – видимо, перебрал вина в каком-нибудь кабаке Севильи. Увидев двоих мужчин в масках и с обнаженными мечами, идальго, очевидно, принял короля и его спутника за ночных разбойников – это, впрочем, было вполне естественно и даже отчасти справедливо. Моментально протрезвев, незнакомец выхватил меч:
– Ну, берегитесь, канальи!
– Отлично! – бросил дон Педро. – Я слышу речь храбреца! Хуан, я сражусь с ним один на один! Не вмешивайся! Твое дело – держать фонарь со свечой.
Мечи зазвенели, высекая искры.
Но – вот ужас! – де Тенорио уже через минуту понял, что, как ни был силен и искусен дон Педро в мастерстве владения мечом, его противник превосходил кастильского короля по всем статьям. И дон Педро уже едва успевал отражать сыплющиеся на него рубящие и колющие удары. Он отступал под натиском незнакомца и вскоре спиной уперся в каменную стену… Пресвятая Дева! Да сейчас этот чертов идальго изрубит дона Педро, даже не подозревая, кого он отправляет к праотцам!
«Моя жизнь – это твоя жизнь!» – вспомнил дон Хуан слова короля. Да-да, именно так… Чего будет стоить де Тенорио без своего могущественного друга?
Первым порывом дона Хуана было разбить фонарь о булыжную мостовую – тогда они смогут спастись бегством под покровом темноты. Но Тенорио сразу понял, что дон Педро не побежит. И тогда, в непроглядной тьме, шансов на спасение у короля вовсе не останется: его противник, несомненно, владеет приемами боя «вслепую».
Дон Хуан сделал шаг вперед и изо всех сил вонзил свой меч под левую лопатку идальго. Тот, как подкошенный, рухнул на мостовую, содрогаясь в предсмертных конвульсиях.
Что ж, дону Хуану было не впервой убивать человека коварным ударом сзади. Но если прежде он осознавал, что совершил очередную подлость, то теперь де Тенорио ликовал: он оказал королю неоценимую услугу, спас ему жизнь!
Ведь дон Хуан своими глазами видел, как за секунду до его выпада король в изнеможении опустил меч и незнакомец уже собирался решающим ударом покончить с противником, чье лицо было скрыто маской…
Дон Хуан радостно посмотрел на дона Педро. Но вместо изъявления признательности за свое спасение король раздраженно плюнул и со злостью топнул ногой:
– Какого черта, Хуан! Я же приказал тебе не вмешиваться! Еще немного, и я разделался бы с ним своим коронным терцем ! Твой поступок – это верх подлости, ты недостоин именоваться кабальеро! Пошел прочь! И не смей показываться мне на глаза!
Дон Хуан медленно брел домой, не чуя под собой ног от страха и отчаяния. А что, если завтра его труп будет болтаться на городской стене рядом с простолюдинами? Рядом с ворами и беглыми каторжниками? Ведь король сказал, что он недостоин звания кабальеро…
Впрочем, какая разница – виселица или плаха! За те четыре недели, что минули со Страстной субботы, когда дон Педро был провозглашен королем Кастилии и Леона, он уже отправил к палачу девять знатных сеньоров и их вассалов, прибывших в Севилью, дабы принести оммаж своему новому властелину.
Впервые во всей испанской истории публичные казни совершались на пасхальной неделе. И уж совсем чудовищно смотрелись посреди веселья и славословий воскресшему Христу головы девяти казненных, развешанные на стенах королевского замка.
Может быть, дону Хуану не следует дожидаться, пока его исклеванная воронами голова округлит цифру до полного десятка?
Так что ж, бежать?
Бежать!
Но это немыслимо…
Де Тенорио ввалился в свое кастильо и буквально за несколько минут напился до потери сознания.
* * *
Однако дон Педро больше не вспоминал о событиях той ночи. Более того: король напрочь утратил интерес к подобного рода «прогулкам». Осознал-таки, чем это может для него закончиться. И если бы в ту злосчастную ночь королю не пришло в голову взять с собой дона Хуана… Мог бы, между прочим, и отблагодарить своего друга детства. Так сказать, по-королевски…
«Забудь о награде и даже не вздумай намекать о ней, – одернул себя де Тенорио. – Короли не любят быть кому-либо благодарными. А хуже всего – чувствовать себя в долгу перед своими подданными. Самое плохое для королевского друга – когда властелин понимает, что обязан ему своей жизнью».
