— А-а… — догадался Яровой, — значит, вы были в «Мельнице» и все видели.
— Были. И видели замечательное выступление. Сначала квинтета, а потом твое сольное.
— Да, некислое ты учинил побоище, — подтвердил здоровяк.
— Так уж и побоище.
— Короче. Домой к тебе заезжать надо?
Музыкант повел плечами:
— Ничего ценного у меня там нет.
— Вот и славно. Выезжайте на трассу…
За окнами светлело. Слева от шоссе мелькали невысокие посадки, справа степенно проплывали бесконечные, разноцветные поля. Костя так и сидел, обнявшись с гитарным футляром — задумчивый и расстроенный. Вроде, наладилось подобие гражданской жизни, вроде нашел угол и какую-никакую работу. И надо же такому случиться — не сдержался.
— Да, парень, все у тебя есть: и талант Виктора Зинчука, и техника Мухаммеда Али, и внешность Ален Делона. А вот выдержки маловато, — точно подслушивая печальные мысли, констатировал сосед.
Стоило в салон проникнуть синеватому утреннему свету, как Константин узнал этого статного пожилого мужчину с седой бородкой опоясывающей нижнюю часть лица. Узнал и второго, расслабленно восседавшего справа от водителя и изредка указывающего маршрут движения. Это были те самые заезжие гости, коих до сегодняшней ночи видеть в «Мельнице» не доводилось.
Выбравшись на трассу и отъехав от Пугачева на десяток километров, бородатый мужчина назвался Марком Антоновичем Суходольским.
— Значит, до Самары подбросите? — с надеждой спросил Яровой, отыскав в закоулках памяти двоих сослуживцев, осевших после демобилизации в Самаре.
— Подбросим, — кивнул Суходольский и надолго замолчал.
Замолчали и остальные пассажиры «Мерседеса». А когда совсем рассвело, Марк Антонович снова очнулся: разрешил курить и изредка, будто сквозь дрему, допрашивал:
— Женат?
— Был. Теперь свободен.
— А подружка есть?
— Имеется. Тетенька одна очень умная. И красивая. Мы с ней часто дискутируем по вопросам демократии: она с экрана телевизора, а я, сидя дома на диване за пивком.
— Кто ж такая?
— Наталия Алексеевна Нарочницкая.
Демонстрируя непонимание темы, здоровяк воззрился на Суходольского. Но тот широко улыбнулся, отметая всякие сомнения в нездоровых фантазиях «клиента».
И продолжил:
— Твои музыкальные предпочтения мне известны. А книжки, кроме нотных сборников, читаешь?
— Бывает.
— Кто из авторов нравится?
— Астафьев, — с нежданной серьезностью ответил музыкант, — Виктор Петрович.
— Похвально, — уважительно кивнул Суходольский. — В Бога-то веруешь?
Тот мотнул нечесаной гривой.
— Атеист.
— Ладно. А жизненная философия на вооружении имеется? Или так… дрейфуешь по волнам?..
— Почему же дрейфую? Имеется философия. Разве можно сейчас без нее?
— И какая же?
— Самая передовая и современная: пофигист.
— Послушай, что за каша в твоей голове?
— Обычная. Пища для размышления.
Суходольский с минуту скептически-мрачно барабанил пальцами по коленке. Проснувшийся интерес во взгляде угас, лицо сделалось строгим.
— Ну, расскажи о себе, атеист-пофигист-каратист.
Музыкант поморщился:
— Что вас интересует?
— Где родился, какое получил образование, где научился играть на гитаре и калечить кулаками себе подобных… В общем, расскажи том, о чем сам сочтешь нужным.
Около получаса Константин тупо пялился в окно и повествовал о своей непростой, исполненной передряг жизни. Попутчики слушали, не перебивая. Лишь однажды сидящий впереди широкоплечий здоровяк, не оборачиваясь, переспросил:
— Ты знал полковника Иващенко?
— Знал около двух лет. А одиннадцать месяцев из них был его заместителем. Пока он не подорвался на фугасе под Шали.
— Да-а… Золотой был мужик. Не повезло. Кажется, за полгода до гибели он сломал левую руку, не так ли?
— Правую.
— Разве?
Костя усмехнулся:
— Мы шли с ним в одной связке. Группа в полном «двенадцатичеловечном» составе сорвалась с почти отвесного склона и, кувыркаясь, гремела костями метров двести. В итоге сломали две руки и одну ногу; сотрясли три мозга: два легко, один — прилично. Так вот Иващенко сломал правое предплечье. Этот факт я запомнил хорошо, потому что днем позже он палил из автомата с левой руки.
Здоровяк тяжело вздохнул, словно впервые услышал подробности об очень близком человеке; коротко глянув на Суходольского, незаметно кивнул: все точно — можете доверять.
И тот перешел к делу:
— Не важно, сколько человек ты убил. Важно, как относишься к тем, кто еще жив. Послушай, Константин Захарович, ты же в прекрасной форме, похвальный боец, а карябаешь струны в каких-то похабных тошниловках. Играешь великолепную музыку для тех, кто ни черта в ней не смыслит и никогда не оценит; кто восторгается «Ласковым маем» и «Миражами». К тому же, уверен — получаешь копейки. Не надоело?
— Не такие уж копейки. И у меня еще пенсия…
Марк Антонович расхохотался и похлопал парня по плечу:
— Не обижайся, Костя, но попрошайка с привокзальной площади Саратова имеет в день больше чем твоя пенсия. А бомжи с Павелецкого в сравнении с тобой и вовсе миллионеры! Будто я не знаю, как наше щедрое государство благодарит своих защитников.
— Куда же мне еще приткнуться? Таких как я только в охрану берут, да и там зарплатой не балуют.
— Смотря в какую попросишься. В мою охрану пойдешь? Вот к нему в службу безопасности, — кивнул на здоровяка Суходольский.
— А вы, вообще-то, кто? В смысле чем занимаетесь?
— Я — генеральный директор Закрытого акционерного общества «Хладокомбинат», географически расположенного в Саратове. Итак, каков твой ответ?
Лицо музыканта сделалось серым, на щеках заиграли желваки. Да-а, умеет этот седобородый черт все разложить по полочкам. Умеет доказать, убедить.
Потирая пальцами тонкую переносицу, гитарист долго молчал.
— Ну, хорошо! — мягко настаивал Суходольский, — кем ты сейчас устроишься и куда? В самом деле, пойдешь в охрану за десятку?.. Но Самара не Пугачев — половину придется отстегивать за квартиру. Накинешь оранжевую куртку, и отправишься топтать асфальт?.. Там платят двадцатку, но домой — на корячках. Или опять осядешь в деревне, завербуешься тапером в единственный кабак, и продолжить веселить местный бомонд вроде пугачевского? Этот… с позволения сказать — ум, честь и совесть эпохи неолита?..
