и Брэндон, спотыкаясь, идет по коридору. Он прислоняется к стене гостиной, его веки наполовину опущены, шорты насквозь промокли и липнут к ногам. Вода стекает вниз на пол, оставляя лужицы. Когда он переводит на меня взгляд, я замечаю, что рана на его щеке вновь открылась. Темная, красная кровь сочится по точеным чертам его покрытого синяками лица.
Я встаю, иду к морозилке и начинаю копаться в замороженных обедах, чтобы найти лед. А затем предусмотрительно заворачиваю его в полотенце. Но когда я возвращаюсь в гостиную и предлагаю приложить его к лицу, он попросту отказывается.
— Твое лицо выглядит ужасно, Брэндон, — бросаю я со сквозящим в голосе раздражением.
— Меня все устраивает.
— Как тебе такое может нравиться? — шепчу я. Падая обратно на диван, я бросаю пакет со льдом на кофейный столик.
— Боль… — бормочет он, спотыкаясь и пробираясь глубже в комнату. — Мне нравится боль.
Но почему? Я хочу спросить его об этом, но не осмеливаюсь. Большинство людей бегут от боли, пытаются избежать ее любой ценой, а он так отчаянно жаждет ее. Единственное, что мне приходит в голову, — это его собственная форма наказания. Но жизнь и так достаточно его наказала. Нас обоих…
Брэндон врезается в кофейный столик и почти заваливается на диван всем телом. С рыком он сдается и ложится рядом со мной, укладывая голову мне на ноги. Его огромная ладонь находит мои коленки и остается там отдыхать. Я задерживаю дыхание, глядя на него, неуверенная, что делать. Он тяжело вздыхает и перекатывается на бок.
— Прости, Опоссум… — бормочет он, хватая мою руку и опуская ее на свои влажные волосы. И в этот момент у меня разбивается сердце. Он слишком сильно напоминает мне того мальчика, которым он был много лет назад, когда потерял мать. Именно это он и сделал. Он положил голову мне на колени, умоляя провести пальцами по его волосам, потому что мама успокаивала его так, когда он был расстроен. Все, чего он желал, — это получить ощущение привязанности и ту безусловную любовь, которой с жестокостью лишили его. И вот мы здесь.
Мое единственное желание — чтобы он почувствовал себя любимым.
— Все хорошо, — я запинаюсь, перебирая его густые влажные волосы.
Его пальцы обхватывает мои колени, просто держат меня, цепляются за меня.
— Ты знаешь, что это не так.
— Хорошо, это не так. Но что мы вытворяем сейчас?
— Мы пьем и пытаемся, блять, забыть.
— Навсегда?
— Пока не сможем больше делать этого, — он переворачивается на спину, наши взгляды встречаются, и он тут же переводит свой на потолок. — А после мы встретимся с демонами, которые будут ждать нас.
— А они когда-нибудь уходят, Брэндон? Они оставляют тебя хотя бы на мгновение в покое? — я убираю завиток волос с его лба, и он закрывает глаза, хмуря брови.
— Каждый раз, когда я закрываю глаза, все, что я вижу, это их лица, — говорит он сквозь стиснутые зубы. Эта фраза вызывает у меня мурашки по коже. Я смотрю на него сверху вниз, пытаясь подобрать слова, но у меня ничего не получается. — Ничего, кроме смерти и разрушения, — продолжает он с горечью. Слезы катятся из его глаз, стекая вниз по вискам прямо на мои колени.
Это та часть войны, которая остается невидимой. Он и я — мы реальность того, что она делает с людьми, и в этом нет ничего романтичного. В нашем случае я не думаю, что можно что-то спасти. И снова ловлю себя на том, что вопрошаю Бога. «Почему», «как»… пытаясь осознать жестокость всего этого.
— Это несправедливо, — произношу я. — Ничего подобного, — я чувствую себя дурой, говоря это, потому что, конечно же, это не так.
Он закрывает глаза и еще несколько слез скатываются вниз.
— Наверно, тебе нужно уйти. Я уничтожаю все, к чему прикасаюсь. Мой отец всегда говорил, что дьявол даже не захочет меня видеть. Что я никчемное дерьмо, — он фыркает от смеха. — Кон узнал это на собственном горьком опыте.
— Я тебя не оставлю, — в моей груди растет гнев. Ненавижу его отца. Ужасный человек. Абьюзер и алкоголик. Жалок до невозможности. — Никогда тебя не оставлю, — повторяю я.
— Я сделаю тебе больно, Опоссум. То, что внутри меня… я не умею это контролировать, — он говорит с такой отчаянной грустью, что я чувствую себя обессиленной.
— Ты уже это сделал… — роняю я, не успев осознать. — И я все еще здесь.
— Я едва ли знаю себя, — он закрывает лицо рукой, пряча глаза.
Я провожу пальцами по его волосам, едва сдерживая слезы. Я должна быть сильной ради него. Когда он слаб, я должна стать его силой. Я делаю вдох:
— Итак, Брэндон Блейн, кто же ты?
— Я не знаю.
— Ну, когда разберешься, просто дай мне знать, — наклоняясь, я нежно целую его в лоб. Он протягивает руку и проводит кончиками пальцев по моему подбородку легким, как перышко, прикосновением. — Я просто рада, что у меня есть ты, кем бы ты ни был.
— Всегда, Опоссум, — он хлопает себя по груди. — Прямо здесь.
Я задыхаюсь от рыданий, прикрывая рот рукой.
— Я всегда буду любить тебя. Всегда. Кем бы ты ни был.
Он улыбается, и его взгляд замирает. Я продолжаю скользить пальцами по его волосам, пока он не теряет сознание.
Калека заботится о калеке.
Какие же мы жалкие и беспомощные.
Глава 12
Брэндон
“Home” — Gabrielle Aplin
Я открываю глаза со стоном, потому что яркий утренний свет обжигает чертову сетчатку. Голова гудит, а желудок сводит, когда я переворачиваюсь набок. Звон посуды на кухне заставляет меня вздрогнуть. Когда я, наконец, в состоянии поднять глаза, то вижу, как Поппи стоит у стола, держа в руках чашку кофе, а мокрые волосы закрывают ее лицо. Она выглядит хуже, чем я себя чувствую, и это о чем-то говорит. Я встаю и качаюсь из стороны в сторону какое-то время.
— У меня голова болит, — бормочет она.
Смутно вспоминаю, что прошлым вечером она хлестала виски прямо из бутылки.
— Это злоупотребление виски сделало с тобой, — опираясь о стену я иду ванную и сжимаюсь изнутри, щурясь от солнечного света, пока опустошаю мочевой пузырь. Сегодняшний день не будет хорошим. К тому моменту, как я доползаю на кухню, Поппи стоит, склонившись лицом над столом и уткнувшись им в вытянутые руки.
Я беру ее чашку кофе и открываю буфет, хватая новую бутылку виски. Она даже не поднимает головы, когда я наливаю немного в теплую коричневую жидкость и делаю глоток. Это поможет
