удовольствием наблюдала за народными гуляниями из устроенной для нее галереи, отделанной с полагающейся роскошью.
Матвей Казаков
Петровский путевой дворец. 1776
Знать праздновала более сдержанно, был дан торжественный обед, на котором императрица своим кавалером избрала главного героя торжеств – графа Румянцева, затем гости любовались постановками то французских комедий, то русских опер. Празднества продолжались пять дней, в ходе которых давали балы и маскарады, устраивали конные карусели и торжественные шествия. Особо стоит отметить длительный и блистательный фейерверк, изображавший Чесменскую битву. На празднике побывало около ста тысяч человек, все прошло в атмосфере патриотического подъема, как писала потом Екатерина, «…несмотря на такое стечение, все обошлось без малейшего приключения и при всеобщем веселии и наслаждении». Праздник запомнился всем надолго, ведь ничего подобного никто из участников не видел ранее. Он оказал воздействие на развитие всей праздничной индустрии на ближайшие десятилетия. Но самое главное, что проекты Баженова для «царской затеи» на Ходынке серьезно повлияли на русскую архитектуру, именно здесь впервые сформировался уникальный архитектурный стиль «русская готика», в котором средневековье русское и западное соединилось в неповторимом синтезе, обогатившись элементами ориенталистики.
Василий Баженов
Оперный дом. Царицыно. 1776–1778
© Vladimir Zhoga/Shutterstock.com
Новый способ возведения парковых строений, напоминающий театральную декорацию, столь же эмоциональный и впечатляющий, пришелся по нраву Екатерине, и она решила, что столь необходимые в Москве царские апартаменты будут выстроены в духе русской готики – нарядно, причудливо, энергично, совсем иначе, чем в классическом Петербурге, подчеркивая отличия спонтанного устройства древней столицы. И уже на следующий год у истока реки Ходынки рядом с огромным полем был возведен красочный и роскошный путевой дворец по проекту Матвея Казакова, он был построен на землях Высоко-Петровского монастыря, потому получил название Петровского замка. Его красно-белые стены, полукруглые галереи, крепостные башни и обширный купол, окруженные зубцами, до сих пор приветствуют всех, кто проезжает мимо Петровского парка.
Василий Баженов
Большой мост через овраг. Царицыно. 1778–1784
© Potashev Aleksandr/Shutterstock.com
Во время своего «московского сидения» 1775 года Екатерина на лето перебралась в Коломенское, где для нее рядом с обветшавшими хоромами Алексея Михайловича построили деревянный дворец в три этажа. Каждый раз, возвращаясь в Коломенское, она проезжала мимо усадьбы Кантемира и с завистью смотрела на его угодья, которые назывались Черная грязь. После торжеств на Ходынке государыня решила приобрести эти земли и построить здесь увеселительную усадьбу по образу и подобию ходынских павильонов. Во главе проекта и строительства был назначен Василий Баженов, имение вскоре было названо Царицыно, и здесь начались работы по сооружению нарядных дворцов, корпусов, ворот, галерей и мостов. Баженов в Царицыно создал гениальный ансамбль, в котором русская готика достигла невиданной декоративности и изящества. Это было пиршество вновь придуманных уникальных форм и силуэтов, орнаментов и деталей, фантазия зодчего в Царицыно неистощима! Виноградные ворота, Фигурный мост, Малый дворец, Оперный дом, Солнечные ворота – они и сейчас поражают воображение всех, кто приходит полюбоваться творениями гениального архитектора.
Василий Баженов
Арка-галерея. Царицыно. 1784—178
И все это чудо появилось благодаря временным строениям, праздничной забаве, царскому капризу, который перенес Черное море к окрестностям Москвы!
Глава 11
Как от выставки остался только вход. История о Всемирной выставке 1889 года
Башня Эйфеля
6 мая 1889 года весь Париж пребывал в особом волнении – на Марсовом поле открывалась Всемирная выставка, посвященная столетию взятия Бастилии, на которую съехались тысячи гостей из 40 стран. Но больше всех, пожалуй, беспокоился инженер Гюстав Эйфель, ведь его небывалое сооружение открывало выставку в буквальном смысле – оно служило главными воротами, через которые посетители попадали в выставочное пространство. В этот день имя Эйфеля узнали во всем мире – такой входной арки, из металлических конструкций, да еще и более 300 метров высотой, не встречал ни один посетитель. Поражены видом башни были все, но одобряли его далеко не все, потому и тревожился автор, что за время строительства он пережил целую волну нападок, насмешек и открытой враждебности.
Башню строили два года, и за это время в газетах регулярно размещали письма протеста против «этого уродливого фонарного столба», «скелета колокольни» и «колонны из железа и винтов», часто письма были подписаны известными деятелями классической французской культуры, к примеру Шарлем Гарнье, Ги де Мопассаном, Александром Дюма – сыном, для которых приближение нового индустриального века в окружении шумного скрежета и лязга железных машин было чуждо и неприемлемо. И башня как огромный и слишком выразительный символ этого надвигающегося грядущего вызвала раздражение людей XIX века, «она давила им на мозг», как говорил Мопассан.
Но Всемирные выставки как раз и задумывались для того, чтобы представлять новые достижения в технике, открытия в науке, прорывы в технологиях, которые призваны приближать будущее. И башня Эйфеля очень точно справлялась с этой задачей. В ответ на самые злобные выпады автор уверенно отвечал, что башня всего лишь временное сооружение, инженерно-архитектурный эксперимент. Все Всемирные выставки всегда сопровождались экспериментальными архитектурными решениями различных павильонов, галерей, дворцов, а в 1889 году еще и входной аркой всех удивили.
Идея возвести башню небывалой высоты родилась у французского инженера Гюстава Эйфеля, а вернее у сотрудников его бюро Нугье и Кёхлина, после того как они увидели обсерваторию Латтинга, построенную в Нью-Йорке в 1853 году. Сооружение возводилось тоже к выставке, только американской, оно было самым высоким в стране – 96 метров, построена обсерватория была из дерева. Потому и погибла всего через три года от пожара, французы решили изготовить свою башню из железа. И в отличие от американской обсерватории придать ей более элегантный силуэт, для чего был приглашен архитектор Стивен Совестр, оформивший большие арки и стойки внизу башни, что придало ей выразительности. Проект башни вчерне был готов за несколько лет до выставки, его сделали «в стол».
А когда за три года до начала работы выставки городские власти объявили конкурс на выставочные сооружения, Эйфель решил участвовать и
