старостой, все же пришла и, осмотрев Заморыша, сказала:
— Что захворал — это верно, не знаю только отчего, — не то лихоманка, не то сглаз. Ежели сыпь покажется, значит, лихоманка и легко оправится. А ежели сглаз… — Она покачала головой.
Хорчиха тотчас принесла ей горячего жару и миску с водой. Шлюха, кинув первый уголек в воду, спросила:
— Виновата ли «Пачкунья»?
Уголек зашипел, но не утонул.
— Уж не Ожегова ли «Бородавка»? — продолжала Шлюха. — Не «Огрызок» ли Филинов?.. Не Сычихова ли «Раскосая»?.. Не «Клянча» ли Курицына?..
Однако на все вопросы угольки шипели, и ни один из них не утонул.
Наконец Хорчиха, которая до сих пор только кивала головой, тоже бросила уголек и спросила про себя:
— А не виновата ли в этом сама Шлюха?
Уголек: пшшшш… — и камнем на дно.
— Кого это ты, Барица, назвала, убей тебя бог? — спросила невестка, подозрительно поглядывая на нее.
— Черт ее дери, кто бы она ни была, помоги, Цвета, а я уж тебя напою добрым вином, — пробормотала Хорчиха, стараясь кашлем скрыть свое смущение.
Шлюха заставила Заморыша три раза отхлебнуть воды из той же миски и ушла, получив за труды кувшин вина. Невестка плюнула ей вслед три раза, растирая плевки и что-то нашептывая, после чего подошла к сыну.
На другой день утром Заморыш съел яичницу из двух яиц и выпил стаканчик вина. Тетя Шлюха навестила его снова и поклялась спасением души, что он выздоровеет.
Косая заменила больного брата на пастбище. Барица и Чернушка уселись за тканье, а староста принялся строгать какие-то рейки, ежеминутно выглядывая за дверь: не распогодилось ли?
Но только к полудню подул северный ветер, и в тучах появились просветы. Староста, Хорчиха и Чернушка отправились на огород собирать кукурузные початки. Вернулись они перед самым вечером, когда уже пришла с пастбища и Косая. Заморыш спал, Пузан копался в золе. Хозяйка всыпала в горшок кукурузной муки, староста размешал, и они уселись за еду. Съев несколько ложек пуры, Хорчиха промолвила:
— Господи боже, что-то сейчас наш Ивица поделывает? Давится ли и он такой же пурой? Мок ли сегодня под дождем, мое сокровище? Пообвык ли там, в монастыре? Заботится ли о нем дядя Квашня?
Староста удивленно взглянул на жену.
— Чего на меня свои буркалы вытаращил?! Что, не могу вспомнить о родном сыне? Постыдись! Словно жалеешь, что предчувствие тебя обмануло! Но бог не сделает по-твоему, нет, нет и нет, хоть лопни от злости, от…
Кто-то постучал в дверь.
— Опять эта кривохвостая Шлюха, ведьма шелудивая! И сегодня на даровщину зарится выпить! Не выйдет, Шлюха, даже если Заморыш подохнет.
— Не смей так говорить, а еще католичка! — остановил ее староста.
Стук повторился.
— Ступай, Косая, отвори, черт бы ее драл!
Но, к великому их удивлению, вошел Баконя, бледный, по колено в грязи, с зонтом в руке и полосатой торбой за плечами. Поздоровавшись, сел, снял шапку, хлопнул ею о колено; брызги полетели во все стороны…
— О боже… боже! — еле слышно простонала мать. — В чем я провинилась перед тобою, боже праведный, за что меня так караешь?! Что-то сейчас ска…ажут э…ти на…ши разбой…ни…ки! О! о! о!
Тут и у старосты развязался язык:
— Ах, несчастное дитя, убей тебя гром!.. Знал я, все наперед знал!..
Пузан, Косая, Чернушка и проснувшийся Заморыш последовали примеру родителей, и в доме Космача разом поднялись плач и рыдания.
Баконя вскочил и крикнул:
— Перестаньте… я по делу пришел!
— По какому там делу, убей тебя гром! — закричал староста.
— Говорю, по делу! Ступай сейчас же за Обжоровым «Ослом».
— Что-о-о-о? Ка-а-ак?
— Говорю, ступай за Ослом и скажи ему, что дело его касается и ему же на пользу пойдет, но гляди, чтобы не услыхал отец.
Космач разинул рот, но его подтолкнула жена.
— Иди, нечего раздумывать, неужели мой мальчик не знает, что говорит? Не видишь разве, что это поручение вратера!
Староста протер ладонью глаза, взял комок пуры и вышел.
— Значит, не прогнали тебя, материно счастье, материна радость? — спросила Хорчиха, осыпая Баконю поцелуями. — Тебя и в самом деле послали? И к Ослу, этому шелудивому Ослу? Чего ради?
— Прошу тебя, мать, подними-ка от стола ребят, я голоден! — сказал Баконя, вынул из торбы лепешки, брынзу и принялся есть.
Мать спровадила детей и принялась рассказывать, что случилось с Заморышем.
— Тетка Шлюха порчу напустила. Она, и никто другой!
Баконя встал, поцеловал брата и вернулся на прежнее место. А мать забилась в угол и спросила, понизив голос:
— И матери не скажешь, в чем дело?
— Вернется отец, сама услышишь.
— Знаю, но, может, что и посоветовала бы. Впрочем, поступай как знаешь. Разуть тебя? Значит, не хочешь? И как по такой погоде, да и в такую даль! Ей-богу, у этого вра Квашни нет сердца! Посылать из-за какого-то шелудивого Осла! И зачем бы это, сынок, а? Стало быть, что-то важное! А что, если с ним притащится и старый Обжора? Знаешь, ты ему сразу: «Проваливай, не тебя касается!» Так и скажи, веди себя умненько, дитятко!
Прошло около часу, пока староста возвратился с Ослом.
Это был парень лет восемнадцати, коренастый и косоглазый, как все Обжоры.
— Хвала Иисусу! — произнес с порога Осел. — А ты, Ива, домой, что ли, вернулся?
— Да вот пришел с тобой поговорить.
— Со мной?
— Да, хочу спросить, где дядин Буланый, — сказал Баконя, глядя ему прямо в глаза.
Староста и Хорчиха вскочили со стульев. Осел бросил на них испуганный взгляд и, заикаясь, проговорил:
— Ей-богу, не понимаю, о чем спрашиваешь! Разве
