ужаса.
— Господи Иисусе, спаси и помилуй нас!
Митрофан Кузьмич уже начал поднимать правую руку со сложенными в щепоть пальцами — перекреститься. Но не донес её до лба: всё его тело будто морозом сковало. Разумный Митрофан Кузьмич, все еще живший где-то в глубине, снова подал голос: «Спрячь его тело обратно! — завопил он в голове купца. — Негоже мертвым выставлять себя живым напоказ!»
А его мертвый отец — с одним открывшимся глазом — тем временем перекатился на бок: тяжело, неловко. И стал перебрасывать себя через край гроба.
2
Иван Алтынов глядел на калитку и пытался понять: сумеет ли он перегородить её собою и создать в ней непроходимый затор, когда мертвяки ринутся на него? Криков Зины он уже почти не слышал. И, стыдясь самого себя, Иванушка подумал: если бы он не поглядел тогда на колокольню — не увидел Зину! — то и не очутился бы здесь. И ему не пришлось бы сейчас умирать.
Эрик Рыжий завозился в клетке и коротко, словно бы с предостережением, мяукнул.
Иванушка в последний миг чуть помедлил, сделал кратчайшую ревизию: а готов ли он? И получилось: ну, совсем не готов! Нисколечко. Он не возьмет в жены Зину — вообще никого не возьмет. Да что там — в жены! Он даже не узнает, как это: быть с женщиной. Он не съездит ни в Петербург, ни за границу. Он не испросит прошения у отца за то, что пренебрегал его желаниями — всегда поступал по-своему. А еще: его голуби останутся без присмотра.
Однако выбора-то у него не оставалось.
— Зина! — крикнул Иванушка так громко, как только мог. — Ты должна спуститься вниз! И ждать за дверью колокольни, пока я тебя не позову. Если не позову — лезь обратно, наверх. А если уж позову — выскакивай и беги в город, за помощью! Я открою для тебя ворота.
Зина его слова расслышала, но тут же замотала головой:
— Ты с ума сошел? А эти? — она в очередной раз указала рукой вниз.
— Я их отвлеку! — выкрикнул Иванушка — с трудом: во рту у него пересохло. — А сейчас — спускайся. И махни мне с предпоследнего яруса — чтоб я знал…
Он хотел сказать: «Чтоб я знал, когда начинать», да горло у него перехватило. Впрочем, Зина и так его поняла. Она поглядела на него — длинно, с выражением, смысла которого Иванушка не понял. А потом исчезла с балкончика под часами — явно заспешила вниз по винтовой лесенке колокольни.
Иванушка с усилием сглотнул сухой ком, перекрывший ему горло. И попробовал сделать глубокий вдох. Это получилось у него едва-едва: его колотила дрожь, и легкие не желали качать в себя воздух. Он поставил клетку с котом на траву, открыл дверку, и Рыжий тут же выскочил наружу — словно бы только этого момента и дожидался. Секунды три или четыре он крутился подле ног Иванушки, а потом рванул прочь — помчал куда-то вдоль ограды Духовского погоста.
«А ведь я тоже еще могу убежать», — подумал Иванушка в последний раз, уже — с безнадежным отчаянием. Бежать он не мог, теперь — точно нет.
Он шагнул к воротам, подле которых мертвяки отчего-то не топтались — их будто отгоняло что-то. И начал разматывать цепь, которая стягивала воротные створки. Размотал он её, впрочем, не до конца: пару петель оставил. Решил, что Зина сумеет быстро их сбросить. Поминутно он взглядывал на колокольню — ждал, когда она ему помашет. И, когда в арочном оконце второго от земли яруса возникла её рука, нашел даже в себе силы махнуть ей в ответ.
А потом он посмотрел туда, где серел за деревьями алтыновский склеп — и совсем уж упал духом. Мертвяки осаждали каменное строение, дверь которого открывалась внутрь. И ясно было: давления множества тел, пускай даже — и мертвых, она долго не выдержит.
— Неужто уже поздно?.. — прошептал Иванушка в отчаянии.
Но теперь-то уж он обязан был проникнуть за ограду — даже если у него почти не оставалось надежды (выжить) найти отца живым.
Он подобрал с земли шест с белой тряпицей на конце, сделал еще полшага к калитке, которую подпирали ожившие мертвецы, и толкнул её. Мгновение или два она не поддавалась: твари по другую сторону стопорили ее. Но Иванушка посильнее налег на свой шестик, и — чугунная дверка с натугой приоткрылась.
3
Кузьма Петрович Алтынов тяжело и неловко упал навзничь — прямо на дубовые обломки гробовой крышки. Один его глаз — освобожденный от нитки — вперился в потолок. А другим глазом — зашитым — он словно бы подмигивал своему сыну, который так и застыл на месте с ножиком в правой руке. Живой купец лишь молча наблюдал за тем, как купец мертвый закрутился на спине, заюлил, как упавший наземь майский жук, после чего перевернулся на бок. И уже из этой позиции поднялся на ноги.
Кузьма Алтынов когда-то был видным мужчиной. Даже, пожалуй, красивым. Оттого-то женщины когда-то и влюблялись в него, богатого вдовца, без памяти. Но нынче, спустя почти пятнадцать лет после своей смерти, выглядел он из рук вон дурно — чего Митрофан Кузьмич изначально не заметил.
При жизни Кузьма Петрович был высок ростом. Даже, пожалуй что, долговяз. Но теперь его длинную сухопарую фигуру словно бы переломило в поясе: в фамильном склепе он стоял скрюченным, как буква Г. Это было и не удивительно: купец погиб, вывалившись из окна, располагавшегося в четвертом этаже его собственного доходного дома на Миллионной улице. И, помимо прочего, при падении сломал себе спину.
Однако это было еще не всё. Похоронили Кузьму Петровича когда-то в черном суконном костюме из английской шерсти. Но, как видно, длительного пребывания в сырости дорогая иностранная ткань не выдержала: дала такую усадку, что почивший купец выглядел в этом костюмчике мальчишкой-переростком, которого скудная средствами мать облпчила в платье, ставшее ему тесным еще года два назад. Крахмальная манишка жалким лепестком серого цвета высовывалась из-под лацканов его пиджака. А сама сорочка превратилась в подобие застиранной скатерти из третьеразрядного трактира.
Но, уж конечно, не из-за этого вид покойного отца произвел на Митрофана Кузьмича столь сильное и тягостное впечатление. Главное было — лицо Кузьмы Алтынова, которое тот вскинул вверх, так что и в своем согбенном положении умудрялся смотреть точнехонько в глаза своего сына.
Да, в том-то главный ужас и
