надеемся работать в Шанхае, но пока мне удается лишь вышагивать по нелепому офису в морской тематике и смотреть в окно на Алёну… или Джека, если на то пошло. Что-то в нем меня не устраивает. Конечно, может быть, мне не нравится, как он смотрит на нее, как будто она — ледяной напиток, а он — пересохший.
Я смотрю в окно на заходящее вдалеке солнце. Оно отбрасывает на небо нежно-розовый отблеск — напоминание о том, что близится время ужина. Как помолвленная пара, мы должны будем ужинать вместе. Может быть, они ничего не подумают о том, что богатый американский бизнесмен проводит свой отпуск, работая — французы и так считают нас язычниками, — но никто не купится на наше прикрытие, если не увидит, что мы проводим время вместе.
Сняв трубку домашнего телефона, я набираю номер Женевьевы. Она быстро отвечает.
— Месье Уокер, чем я могу вам помочь?
— Сегодня вечером мы будем ужинать на верхней палубе. Я бы хотел начать с охлажденного шампанского. Это любимое Але… Элисон.
— Конечно, месье. Все будет готово ровно к восьми. Есть что-нибудь еще?
— Никакой веганской еды. Я согласен на высокое кровяное давление, лишь бы не быть несчастным. — Женевьева издала легкий смешок и согласилась на новое меню.
Следующие слова срываются с моих губ без согласования с мозгом.
— Можете поставить свечи или что-нибудь еще, может быть, цветы. Чтобы было романтично.
— Bien sur (пер. Конечно). Мы всегда так делаем. Особенно когда пара наслаждается совместным отдыхом, — промурлыкала Женевьева, с явным удовольствием играя в Купидона.
Если бы она только знала.
— Пожалуйста, передайте Элисон, чтобы она сегодня нарядилась. — Возможно, это не самая лучшая моя идея, но что в копеечку, то и в копеечку.
Я кладу трубку и откидываюсь в кресле, размышляя, какого хрена я тут играю. У Али будет инсульт, когда она увидит, как много романтики будет сегодня вечером. Я мог бы свалить все на наше прикрытие, но мы оба знаем, что я бы солгал.
Я должен держать ее на расстоянии — относиться к ней так же, как к любому другому человеку, находящемуся под моей защитой, но вместо этого я здесь, заказываю прекрасное шампанское и свечи. В следующий раз я рассыплю лепестки роз по всей кровати.
На моем лице появляется улыбка. Я напрашиваюсь на неприятности, и у меня такое чувство, что именно это я и собираюсь сделать.
ГЛАВА 8
Лео
8 лет назад
Нет ничего более унылого, чем ритуалы и обычаи русских православных похорон. Сегодня мы стояли на передней скамье — мои братья по бокам от меня, а отец в конце ряда, — когда священник возглавлял молитву перед прихожанами. Его голос, читая отрывки из Библии, разносился по церкви, украшенной золотыми иконами и мягким светом свечей.
Но я почти ничего не замечал. Мое внимание было полностью сосредоточено на Алене, сидящей рядом со своей мамой Миной, обе они тихо всхлипывали, их плечи сотрясались от каждого надрывного вздоха. Ее горе — как пуля в моей груди. Джулиан сидел по другую сторону от матери, лицо его было бледным и торжественным, глаза были прикованы к гробу папы.
Как и Джулиан, мой отец сохранял стоическое спокойствие, стиснутая челюсть и серьезное выражение лица скрывали давящую на его душу скорбь по своему верному авоиртету. Но я не пропустил, как его руки сжались в кулаки, когда читался последний обряд.
В уединенном доме моей семьи в Ист-Хэмптоне собрались сотни людей, чтобы отдать дань уважения семье Никитиных и, как следствие, моей семье тоже. Я не видел Алю в толпе скорбящих, но полагаю, что она занята тем, что пожимает руки и принимает соболезнования.
Не прошло и недели, как отец вызвал нас с Джулианом в свой кабинет и сообщил нам трагическую новость. Кирилл погиб, защищая моего отца в перестрелке с конкурирующей мафией. Джулиан воспринял эту новость как вор, каким его воспитали. Его горе переросло в ярость. Не зная, что делать, я надрался с лучшим другом, а потом позволил ему выплеснуть свою боль на меня на боксерском ринге — его горе материализовалось в сильные удары.
Аля была в интернате. Мама сразу же уехала за ней, и последние несколько дней мы жили под одной крышей, она — с мамой и Джулианом. Правда, я не знаю, как ее утешить. В отличие от Джулиана, рюмка водки и пара боксерских перчаток не помогут. Поэтому я не вмешиваюсь, хотя знаю, что ей больно. Алена была очень близка с папой, он называл ее зайчиком, своим зайчиком и очень любил ее, всегда привозил ей матрешек из своих поездок в Россию. Интересно, сохранилась ли у нее эта коллекция?
Близится поздний вечер, гости поредели, братья с Джулианом ушли курить в гараж, и я понимаю, что пора встретиться с Алей. Я заметил, как она выскользнула из комнаты около часа назад, и знаю, где ее искать.
В коридоре, ведущем в библиотеку, тихо, как и ожидалось, все гости засели в другом крыле. Распахнув тяжелую деревянную дверь, я обнаруживаю длинную фигуру Али, сгрудившуюся у эркера, и она пьет что-то, что определенно не является соком.
Она вскидывает голову, широко раскрыв глаза и удивляясь моему неожиданному присутствию.
— Лео, о боже, — восклицает она, прижимая руку к сердцу, — ты меня напугал.
— Я не хотел тебя пугать, — пробурчал я, нервно потирая затылок. Мы оба застыли на мгновение, просто принимая друг друга. Даже с покрасневшими глазами я не могу оторвать от нее взгляда. — Я могу оставить тебя одну, если хочешь.
— Нет, конечно, нет, — говорит она, поднимаясь с кресла у окна. — Вообще-то было бы неплохо с кем-нибудь выпить. — Она протягивает мне стакан с янтарной жидкостью.
Я прочищаю горло и делаю шаг дальше в комнату. Я чувствую себя полным болваном и не могу подобрать слов. Поэтому я говорю банальное дерьмо, которое слышал от других весь день.
— Аля, мне… мне жаль…
Она начинает качать головой, прежде чем я успеваю вымолвить слова.
— Нет, пожалуйста, не надо. Только не ты. — Я не знаю, что она имеет в виду, но, похоже, лучше всего будет промолчать. Она отводит взгляд к окну, глядя на далекое море, пока она подносит стаканчик с… чем? Может быть, виски?…к губам и делает большой глоток, отчего закашливается.
— Черт, как крепко, — говорит она, колотя себя по груди. Грудь, которая стала намного полнее, чем в последний раз, когда я ее видел. Я чувствую себя долбаным мудаком. День похорон ее отца, и
