Я и сейчас как будто блуждаю там, И одуванчики служат мне канвой Но по пятам, по пятам, по моим следам Тяжко ступает память – мой конвой…[10]
Агния замолчала. Молчал и Филипп.
– Вы не устали, Филипп Алексеевич? Я на вас печаль нагнала.
– Вы очень хорошо читаете, Агния, и стихи – хорошие. Спасибо.
Агния кивнула:
– Вы это уже говорили…
– И еще буду говорить! – с воодушевлением заверил доктор. – Вы прекрасно читаете, и вкус у вас – отменный! Спасибо!
«Надо звонить Аркадьеву, надо звонить… Может быть, написать сначала? Нет, надо позвонить и услышать живую реакцию.
– Вас тоже это поразило? – спросил профессор, выслушав сбивчивую речь своего лучшего студента о несомненном сходстве в галлюцинациях пациенток Прохоровой и Овчинниковой. – Я, когда слушал свою Овчинникову, много думал о пространстве и времени в сознании. Помните, у Канта? «Критика чистого разума»? У моей Овчинниковой каким-то образом перемешалось в голове пространство и время. Это, несомненно, когнитивный диссонанс. Вообще – нонсенс. Сознание обычных людей так не устроено. Это все же расщепление сознания. Типичная dementiapraecox[11]. Я так и не смог помочь этой пациентке. Даже стойкой ремиссии добиться не удалось. Я тоже тогда советовался со своим профессором – с мудрейшим Федором Владимировичем Германом. Федор Владимирович был потрясающим специалистом! Еще с Бехтеревым работал, они вместе проводили телепатические опыты – тогда это модно было. И, представьте, профессор Герман припомнил, что и у него была такая больная. В том смысле, что у нее тоже были сдвинуты и время, и пространство. И он тоже, когда лечил ее, вспоминал Канта.
– Илья Борисович, – взмолился Филипп, – а у профессора Германа сохранилась история болезни той пациентки?
– Мой юный друг! У вас тоже смешалось пространство и время. Профессору Герману тогда, в шестидесятые годы прошлого столетия, было за восемьдесят. И он рассказывал мне о своей пациентке, которая лечилась у него в начале прошлого столетия.
– Но, может быть, он упоминал этот случай в каких-то своих работах? Может быть, в архиве больницы сохранилась история болезни?
– Не фантазируйте, дорогой Филипп.
– Может быть, у родственников остались какие-то следы архива профессора, – Филипп все же цеплялся за призрачную надежду, – у вас есть с ними связь?
– Связь есть, представьте. Я часто бывал у Федора Владимировича дома. Был дружен с его сыном Владимиром. Мы и сейчас обмениваемся поздравлениями по праздникам.
– Илья Борисович!
– Понял вас, неугомонный. Вы все же не можете поверить, что это обычная шизофрения.
– Не могу! – честно признался Филипп.
– Хорошо. Я расспрошу Володю. Обещаю, что с пристрастием. Он, правда, не пошел по стопам отца, но с медициной связан.
– Спасибо!
– Да, Овчинниковой я так и не смог помочь, – печально повторил профессор Аркадьев, – она умерла в клинике. Остановилось сердце. Во сне. Но тогда, знаете, была очень примитивная фармацевтика. Сейчас препараты гораздо мощнее, гораздо.
– Родственников у нее не осталось?
– Не в курсе. Замужем она точно побывать не успела – ни мужа, ни детей.
– Илья Борисович, – Филипп запнулся, но все же спросил: – Овчинникова вам стихи читала?
– Не помню, по-моему, нет. Она геологом была. Такая, знаете, романтичная профессия по тем временам…
Филипп ринулся в ординаторскую, нашел в интернете работы Канта. Пытался вникнуть в суть. Не получалось. «Вещь в себе» этот Кант.
Тогда доктор Воздвиженский переключился на монографии о философе – так путь к знаниям выглядел короче и доходчивее. Проверенный студенческий способ быстро освоить материал – прочесть пересказ специалистов в теме. Устыдился: «Вот поэтому ты, Филипп, никогда не станешь профессором. Старшее-то поколение – оригиналы предпочитали». Однако не стал сворачивать с намеченного пути к знаниям.
«…Согласно Канту, мы познаем только явления – мир вещей самих по себе нам недоступен. При попытке постигнуть сущность вещей наш разум впадает в противоречия…
Скрупулезно разрабатывая свою концепцию о «вещах в себе», Кант имел в виду, что в жизни индивида, в нашем отношении к миру и человеку есть такие глубины тайны, такие сферы, где наука бессильна. По Канту, человек живет в двух мирах. С одной стороны, он часть мира явлений, где все детерминировано, где характер человека определяет его склонности, страсти и условия, в которых он действует. Но с другой, помимо этой эмпирической реальности у человека есть иной, сверхчувственный мир «вещей в себе», где бессильны привходящие, случайные, непостижимые и непредвидимые ни импульсы у самого человека, ни стечение обстоятельств, ни диктующий свою волю нравственный долг…»
– К вам можно? – в ординаторскую заглянула Прохорова-старшая.
Филипп разлил в чашки чай – «успокаивающий», тети-Раин чай. Очень к месту он был.
– Агния просила принести, – Ангелина Михайловна положила на стол довольно массивный перстень с красным камнем. – Но зачем?
Филипп и сам толком до конца не понимал – зачем ему этот перстень. Вернее, так: надеялся с помощью материальных предметов вывести пациентку Прохорову из небытия видений. Получится ли? Большой вопрос.
– Агния все время говорит о каком-то красном камне, – решил все же объяснить, – в ее галлюцинациях… в ее видениях всегда присутствует красный камень. Как это кольцо оказалось у вас?
– Моей подруге понравились мои серьги. Простенькие – бижутерия. Но подруге под какой-то ее наряд подходили. Я отдала. А она говорит: нет, давай меняться. Я тебе кольцо за это подарю. А у Агнии выпускной как раз был. И она шила красное платье почему-то. Такая фантазия ей в голову пришла – платье красное. Почему? Но я спорить не стала. Красное – так красное. Красивый цвет, яркий. Вот и взяла у подруги этот перстень в обмен. Под платье дочкино. Но перстень – не драгоценный. По-моему, металл – не серебро даже.
Филипп взял перстень, повертел в руках, подошел к окну, рассмотрел камень на свет.
– Как Агния себя чувствует? – Ангелина Михайловна внимательно наблюдала за каждым движением доктора. – Говорит, что лучше.
– Да, вы знаете, положительная динамика налицо, – с воодушевлением заверил Филипп.
Это было не совсем так. То есть совсем
