как ты тут очутился? — восклицал Болли. — Я еще думаю, ты или не ты. Сколько уж не виделись? Зимы две-три? А ведь был тощим карлом! За две зимы — и сразу до хельта! Да еще и хёвдинг! Ну даешь!
— Он и не узнал. Это я вспомнил, кто такие снежные волки, — сказал еще один хельт, которого я не сразу заметил из-за необъятности Толстяка.
Невысокий, примерно с меня, худой, с длинной бородой, заплетенной в косицу. Он тоже участвовал в турнире хельтов по кнаттлейку, но имя его я запамятовал.
— Стейн Трехрукий, — назвался он, догадавшись, о чем я думаю.
— В Бездну эти скачки! Надо выпить за встречу! Давненько я уже не видал волосатые нордские рожи! — радовался Болли.
Я не стал возражать, и мы всей гурьбой пошли к нашему дому. По пути Болли и Стейн купили приличный бочонок вина, чтоб не с пустыми руками идти в гости, прихватили белого хлеба, пирогов, а заодно продавца жирной розовой свиньи с его товаром. Договорились, чтоб он дотащил свинью до нас.
Хотя Болли со Стейном никого из нашего хирда, кроме меня, не знали, даже Альрика не вспомнили, это не помешало им тут же со всеми перезнакомиться и наполнить дом разудалым весельем, смехом и беззаботностью. Мы еще не ополовинили бочонок и не сожрали даже треть жареной свинины, как Толстяк затеял шуточные игры. Сам он и Трехрукий поучаствовать в них не могли, никто из ульверов бы не сумел одолеть их тринадцать и четырнадцать рун, потому Болли вызвался быть и распорядителем, и вручателем призов.
Те хирдманы, что победили в какой-либо игре, получили по серебряной монете. И это сразу подняло настроение всем, даже проигравшим, так как гулять-то будут вместе. Я понимал, что эти даровые монеты снова уйдут песчанкам, но не собирался никого останавливать. Пусть гуляют!
Лишь когда бочонок опустел, жареное мясо уже не лезло никому в горло, и многие ульверы захрапели прямо за столом, я смог побеседовать со старыми знакомцами о том, что меня волновало. Ни меня, ни Болли со Стейном вино толком не пьянило, всё же мы хельты, а вот хускарлов оно забирало изрядно. На ногах остался и Простодушный, он умел не пить так, чтобы никто того не заметил и не обиделся. Рысь хоть и кивал отяжелевшей головой, но еще держался. Тулле выглядел трезвее всех, потому что он большую часть пира просидел в комнате с Альриком. И Коршун окатил себя водой, чтоб немного прийти в чувство. Он сегодня выиграл две или три монеты, и ему пришлось выпить больше прочих, чтоб отметить свои победы.
— И давно вы тут? — спросил я у хельтов.
— Да вот после той зимы в Хандельсби и уплыли. Сначала в Альфарики, и тем же летом сюда, — ответил Болли. — У нас же хельтам разгуляться негде. Участвовать в ярловых склоках неохота, самые жирные твари — под пятой ярла Гейра, а служить конунгу скучно. Войн-то нет. Вот мы со Стейном и махнули на юг: руны поднять да золота отхватить.
Трехрукий спокойно пояснил:
— Этот дурень думал, что в Гульборге золото прямо под ногами валяется. Мол, не зря же город назвали золотым.
— Безумец, ты же видал тот сольхус? Там же сотни, если не тысячи марок в одной только крыше! Говорят, что внутри еще богаче: подсвечники из золота, всякие украшательства из серебра!
— Ага. И лютая смерть каждому, кто хоть пальцем их тронет. Болли повезло. В тот день, когда мы прибыли, как раз казнили одного такого умного: прокололи иглой пальцы на руках и ногах, макнули в твариную кровь и оставили прикованного на солнцепеке. Как же его корежило! А труп скормили тварям.
Оказалось, что парни тоже приехали в Гульборг с пустыми мошнами. Ни корабля, ни хирда, ни знания языка, только руны, мечи да отчаянное желание разбогатеть. Помыкались они, помыкались, а потом им предложили поучаствовать в боях на арене. Не как жалким трэлям, конечно, всё же Болли со Стейном хельты, а как вольным бойцам. После нескольких боев, где норды раскрыли свои дары, им предложили место у одного из здешних ярлов. Плата, конечно, не так высока, как у Волка, всего-то тридцать илиосов в год на нос, зато кормежка от пуза и возможность поднять руны.
— Сейчас нам, понятно, платят больше. Это тогда нас никто толком не знал. К тому же мы нынче умеем по-ихнему говорить. Стейн вон и читать научился!
— А Вигго жалко. Не повезло парню, — вздохнул Трёхрукий.
— Вигго — это тот хускарл с арены. Ликос. Волк то бишь, — подсказал Болли.
— Почему не повезло?
— Год назад мы хотели выкупить его свободу, но он отказался. Думал дойти до хельта на арене и получить лучшее место. Аколуф — это весьма неплохая должность. Да и стать хёвдингом на дромоне — тоже неплохо. Он бы сразу поднялся выше нас.
— Но Безднов пророк всё испортил.
— Это как?
— Если этого Хренианора устроит Волк, тогда он сделает его своим Солнцезарным. Это вроде как лучшие воины во всем мире. Они до мозга костей преданы пророку и готовы за него жизнь отдать. Вот только много ли им платят? Сможет ли Вигго уйти оттуда? Пока никто не слышал про бывших Солнцезарных. А если же Вигго не возьмут к сарапам, никто уже не предложит ему таких условий, как на арене. Для этих благородных ведь важен не сам человек, важно покрасоваться перед другими, мол, вон какой я богатый и щедрый, оторвал самого знаменитого воина. А через месяц-другой слава Вигго поугаснет.
— И что ему делать?
— Сейчас уже ничего, — пожал плечами Стейн. — Пока не будет известно решение пророка, никто Вигго к себе не возьмет. Разве что и дальше выступать на арене, но как вольный.
— А ведь поговаривали, что сам Алексиос, конунг Годрланда, пригласит Волка к себе на службу. В личные стражи. Там плата до ста илиосов доходит. Всё-таки игры-то были в честь конунга! Вигго так радовался, что станет хельтом в этот день, — покачал головой Болли.
— Да тут всем насрать на этого Алексиоса. Что он есть, что его нет, — Трёхрукий ударил кулаком по столу, но почти сразу успокоился. — Скорее всего, задумка была такая, чтоб двое благородных предложили Волку свою цену, последним бы поднялся Алексиос и предложил еще больше. Вигго счастлив, народ восхваляет
