тогда поганцу хотелось. Рыскал он по всей Вельрике, а может и по всему свету, и невесть где нашел горюч-камень, да такой огромный, что целый дом из него вытесать можно.
— Нашел, как же, — буркнул себе под нос Возгар. — Упер, небось, у честного люда или огнем выпытал.
— Тсс, слушать не мешай! — шикнула Яра.
— Схватил Горыч камень своими огромными когтями и воспарил высоко в небо, — меж тем продолжил Зимич. — И была глыба эта так прозрачна, точно медовая смола, что в жару с сосен течет. Поговаривали, будто второе солнце зажглось и от заката на восток устремилось — так ярко горюч-камень в небе сиял, пока Горыч в Авадаль его нес. Царице дар понравился. Приказала она из дорогого камня трон смастерить, а дракона молодого приветила до того, что снесла от него яйцо, да не простое, а янтарное.
— Дедусь, как это, яйцо снесла? Она что, курица какая? — не вынимая изо рта леденцового петушка, любопытный малец буквально влез старику на колени, чтобы ни слова из сказания не пропустить.
— А ты думал, как драконы рождаются? Они же ящуры, а не люди! — хохотнул вэринг с рудными вихрами.
Яра фыркнула:
— Может и тебя мамка, как яйцо снесла от петушка какого? Вон гребень-то красный, весь в батьку!
Рыжий беззлобно хохотнул:
— Видать один у нас с тобой батька, сестрица — огнем опаленная.
Наемница тряхнула отливающими медью волосами, примирительно улыбаясь:
— Спорить не стану. Ни отца, ни матери своих я не знаю, и есть ли они средь живых не ведаю.
— Ты как я, сирота, стало быть? — шустрый малец, почуяв родство с наемницей, затараторил:
— Мамка моя при родах того, от горячки померла, а тятю три зимы как хворь забрала. Меня дед растил, а этим летом в поле по его душу полудница пришла* (девы-полудницы, одни из подручных богини смерти Мары, духи жаркого полдня. Если встретишь такую, то жди беды. Считаются предвестницами теплового удара). Вот меня и отправили в стад под Крунаборгом к тетке. Да как теперь туда доберусь, без обоза то… — парнишка погрустнел.
— Замельтешили, — мощный глас ярла Тура вмиг перекрыл всю трескотню. — Доставим мы всех завтра до Крунаборга. С такой охраной ни один злыдень лесной близко не подойдет. Верно, парни?
Вэринги согласно закивали.
— Так мне не в Борг, мне в стад окрестный не берегу надобно, — парнишка оказался не робкого десятка и смело заглянул воеводе в глаза.
— Будет тебе стад на берегу, — усмехнулся Тур и взлохматил грязные вихры на мальчишеской голове. — Все одно мне скальда до Твердыша Драконоборцев провожать, а то мало ли кто еще на блаженного позарится. Но отвлеклись мы и сказителя не уважили. Продолжай, старче, что дальше то было?
— Что было, то сплыло, да на дно Фьордов ушло, — Зимич хмыкнул, подливая себе ягодного взвара. — не стало драконов. А трон тот янтарный и яйцо ему под стать так в Авадали и остались.
— Ладно вещаешь, будто сам там был и воочию видел, — Тур одобрительно улыбнулся.
— Быть не бывал, видеть не видывал. Батька мой так сказывал, а мы, злыдни, поболе вашего людского живем.
— Да какой же ты злыдень?! — Мошка возмущенно хлопнул себя по колену.
— Какой-какой, половинчатый! Людской я лишь по мамке, а отец-то из домовиков.
— Как же выходит, Зимич, что ты других человечнее, а эти хоть и полукровки, как ты, а у тьмы с ладони едят?
— Так в том дело, кто какую душу в себе растит… — Зимич потер бороду, явно довольный всеобщим вниманием.
— Неужто душа, что капуста, аль брюква какая-то? Как ее вырастить то можно?
— А так же, как ласковое слово, да верная похвала из дитя малого человека делает, а зло и грубость сердце ожесточает. Так и тут — коль с людьми живешь, да по людским законам, и душа людская в тебе крепнет, а коль будешь в навью сторону смотреть, да со злыдним племенем якшаться, то и станешь как они. Мой-то батька, хоть и был из домовых, но все к людям тянулся…
— Тянулся, тянулся, да до бабы дотянулся! — рудный заржал, и все подхватили.
— А мне тятя говорил, что выродки все двоедушные, и теми прикидываются, кем им выгодно, — малец вытащил изо рта уже пустую палочку от леденца и принялся ее старательно облизывать, чтобы ни одной сладкой капли даром не пропало.
— У порожденных драконами только две души было, — подала голос Яра. — Дети, что от людских баб рождались, несли в себе семя и ящера, и человека. И то в них возобладать могло, в чем больше мир нуждался.
— Чтоб мир в драконах нуждался?! Скажешь тоже, — Возгар раздраженно сплюнул в костер. Угли зашипели. А следом темное ночное небо разродилось дождем.
Крупные капли таяли сизым паром, касаясь жара пламени, но постепенно их становилось все больше, и огонь был вынужден сдаться. Люди засуетились, ища укрытие. Кто под широкие еловые лапы спрятался, кто из обрывков шатра навес смастерил. Привычные к тяготам вэринги лишь плотнее в плащи замотались. Яра фыркнула, точно кошка, усы намочившая, и натянула накидку из драконьей кожи так, что только глаза из-под капюшона позыркивали. Возгар подтолкнул Скёль к сгрудившимся под навесом, а сам обвел лагерь взглядом, ища товарищей. Заметил Бергена, привалившегося к стволу вековой березы, и Зимича, хлопочущего подле. Поначалу удивился лишь, что это богатырь ни плащом, ни попоной какой не прикрылся, и лишь потом сердце гулко ухнуло в груди — без движенья сидел светловолосый великан, не открывал глаз, не поднимал руки, сколько бы домовик не тормошил его за плечо и словами не уговаривал.
Наемник рванул к другу, отстегнул кожаный доспех, задрал мокрую от крови рубаху. Нехорошая злая рана красовалась на боку воина. Края ее почернели и вены вкруг вздулись синильной тьмой.
— Отравили злыдни! — охнул Зимич и припал ухом к груди Бергена. Богатырь был жив, но по рваному дыханию, по едва вздымающемуся животу и расползающемуся по жилам яду, Возгар понимал — осталось ему недолго. Берген умирал.
6. Домовик плохого не посоветует
— Дедусь, ты бы поспал. Хошь сменю? — сердобольный малец даром, что не свалился с лошади, оборачиваясь на спешащую в поводу за ярлом Туром кобылу Бергена. Светловолосый богатырь бесформенный мешком повис на холке, удерживаемый в седле неразрывными ремнями Возгара. Позади, уже на крупе, примостился Зимич, подпирающий товарища в меру своих сил.
«Сердце слушает», — догадался Возгар по неотрывно приложенному уху домовика к могучей спине воина. Обычно суетливый и многословный старик молчал, да и дышал через раз, точно боялся случайным движеньем или звуком
