которые охотно и не привлекая ничьего внимания перевезут меня. Поспеши, мы все решили.
— Таис, милая! — Эгесихора еще раз обняла ее. — Ты сняла камень с моей печени.
И спартанка, напевая, стала спускаться на Пирейскую дорогу во главе своего импровизированного отряда.
«Я сняла, а ты положила», — подумала Таис, глядя ей вслед. В вышине, над черными остриями кипарисов, сияли любимые созвездия, столько раз выслушивавшие ее немые мольбы к Афродите Урании. Гетера почувствовала небывалую тоску, будто она прощалась навсегда с великим городом, средоточием могущественной красоты, сотворенной десятками поколений эллинских художников.
Она послала Клонарию за Талмидом, могучим атлетом, жившим по соседству. Вооруженный кинжалом и медной дубинкой, он не раз сопровождал гетеру, любившую иногда побродить ночью. Таис хорошо платила, и Талмид неслышно крался позади, не мешая девушке чувствовать себя наедине с ночью, звездами, статуями богов и героев.
В эту ночь Таис медленно шла к Пеласгикону — стене из громадных камней, воздвигнутой далекими предками у основания Акрополиса. Может быть, то был могущественный народ, чья кровь текла в жилах полукритянки? Эти камни всегда привлекали Таис. И сейчас она коснулась рукой глыбы, прижалась всем телом к камню, ощущая сквозь тонкий хитон его неиссякаемую теплоту и твердость.
Темнота безлунной яркозвездной ночи была подобна просвечивающей черной ткани. Только в прозрачном и светоносном воздухе Эллады можно было испытать такое ощущение. Ночь одевала все вокруг, как тончайшее покрывало на статуе нагой Анахиты в Коринфе, — скрывая и одновременно открывая неведомые глубины тайных чувств.
Таис тихо взошла по истертым ступеням к храму Победы. Из-за плеча Пникса блеснул далекий огонек — лампада над Баратроном — страшной расселиной, напоминавшей афинянам про гнев Земледержца Посейдона. Туда низвергали жертвы грозным подземным богам и Эриниям. Таис еще не думалось об Аиде, и она не совершила ничего, чтобы опасаться богинь мести. Правда, боги завистливы! Яркая красота, веселье, успех и поклонение — все, чем была избалована Таис с пятнадцати лет, могут навлечь их гнев, и тогда последуют несчастья. Мудрые люди даже нарочно хотят, чтобы удачи перемежались с неудачами, счастье — с несчастьями, считая, что этим они предохраняют себя от более сокрушительных ударов судьбы. Таис это казалось нелепым. Разве можно купить себе счастье, склоняясь перед богами и моля о ниспослании несчастья? Коварные женщины-богини сумеют нанести удар настолько болезненный, что после него любое счастье покажется горьким. Нет, лучше, подобно Нике, подниматься на вершину утеса и, если уж падать с него, то навсегда…
Таис оторвалась от созерцания огонька над Баратроном и подумала, что завтра надо испечь магис — жертвенный пирог Гекате — богине перекрестков, далеко разящей и не пропускающей запоздалых путников. И еще жертву Афине Калевтии — богине дорог. А там не забыть Афродиту Эвплою — богиню благоприятного плавания. Об этом позаботится Эгесихора.
Легкие, быстрые шаги Таис четко отдавались под колоннадой ее любимого храма Нике Аптерос, на ступенях которого она посидела, глядя на крохотные огоньки, кое-где, как разбросанные ветром светлячки, мерцавшие на улицах милого города; на маяк в Пирее и два низких фонаря Мунихии. Наверное, корабль с Эгесихорой уже вышел в Саронский залив, держит путь на юг, в недалекую Эгину.
Таис спустилась к Агоре и, когда шла мимо старого, запустелого храма Ночи — Никтоона, сразу два «ночных ворона» (ушастые совы) пролетели с правой стороны — двойное счастливое предзнаменование. Хотя и вокруг Афин, и в самом городе водилось множество этих священных птиц богини Афины, такое совпадение случилось с Таис впервые. Облегченно вздохнув, она ускорила шаги к угрюмым и массивным стенам древнего святилища Матери Богов. С упадком древней минийской религии святилище стало государственным архивом Афин, но те, кто продолжал верить во всемогущество Реи и женского начала в мире, приходили сюда ночью, чтобы, приложив лоб к угловому камню, получить предупреждение о грозящей опасности. Таис долго прижималась то лбом, то висками к отполированному веками камню, но не услышала ни легкого гула, ни чуть ощутимого дрожания стены. Рея-Кибела не знала ничего, и, следовательно в ближайшее время гетере ничего не угрожало. Таис почти побежала к Керамику, своему дому, так быстро, что недовольный Талмид заворчал позади. Гетера подождала атлета, обняла его за шею и наградила поцелуем. Слегка ошеломленный, богатырь вскинул ее на руки и, несмотря на смешливый протест, понес домой.
В день отплытия, назначенный Таис, погода изменилась. Серые облака громоздились в горах, низко висели над городом, припудрили пеплом золотистый мрамор статуй, стен и колонн.
Эвриклидион, сильный северо-восточный ветер, оправдал свое название «вздымающего широкие волны» и быстро гнал маленький корабль к острову Эгине.
Таис, стоя на корме, повернулась спиной к уходящему назад берегу Аттики и отдалась успокаивающей качке на крупной зыби. Из памяти не выходила вчерашняя встреча с незнакомым ей человеком, воином, со следами ран на обнаженной руке и шрамом на лице, полускрытым бородой. Незнакомец остановил ее на улице Треножников, у статуи Сатира Перибоэтона («Всемирно известного»), изваянного Праксителем.
На нее в упор смотрели проницательные глаукопидные глаза, и гетера почувствовала, что этому человеку нельзя сказать неправду.
— Ты — Таис, — сказал он тяжелым низким голосом, — и ты покидаешь наши Афины следом за Хризокомой-спартанкой.
Таис, дивясь, утвердительно склонила голову.
— Плохо идут дела в Афинском государстве, если его покидает красота. Красота женщин, искусства, ремесел. Прежде сюда стекалось прекрасное, теперь оно бежит от нас.
— Мне кажется, о незнакомец, что мои сограждане куда больше заняты тем, чтобы перехитрить соперников в войне и торговле, а не любуются тем, что создали их предки и их земля.
— Ты права, юная. Запомни — я друг Лисиппа, скульптора, и сам скульптор. Скоро мы отправимся в Азию, к Александру. Тебе не миновать той же цели — раньше или позже мы встретимся там.
— Не знаю. Навряд ли. Судьба влечет меня в другую сторону.
— Нет, так будет. Там Лисипп — он давно хочет повидаться с тобой. И я тоже. Но у него свои желания, у меня — другие…
— Поздно, — сказала гетера, искренне сожалея. Внимание одного из величайших художников Эллады льстило ей. Красивые легенды ходили о любви Праксителя к Фрине, Фидия — к Аспазии.
— А я не говорю: сейчас! Ты слишком юна. Для наших целей нужна зрелость тела, а не слава. Но время придет, и тогда не отказывай. Гелиайне!
Незнакомец, так и не назвав себя, удалился широким, полным достоинства шагом, а смущенная гетера поспешила домой…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
