по площадям. Не вынырнуть, не вздохнуть. Внезапно стрелки кончились. Я стоял один в окружении трупов. Исторический музей плыл перед глазами. Я рвался из транса, и чем меньше меня в нем находилось, тем слабее становилось тело. Я упал. Зажал руками левый бок. Челюсти свело судорогой. Я завыл. Сейчас меня мог добить и ребенок. Это самое страшное. Не смерть, не пытки, а вот это. Беспомощность. Семнадцать лет назад я шел на набережную бетонным туннелем. В туннеле пятеро насиловали девушку. Я и тогда неплохо дрался, но совсем не так, как теперь. Девушка убежала, а они победили. Я полз на локтях по обоссанному туннелю и блевал от сотрясения мозга. А они шли рядом и били меня на выбор. Я очень хотел встать, дать бой, мой дух ярился и сходил с ума, но тело не слушалось. Оно просто не слушалось, и я ничего не мог с этим поделать. Я отрубился.
– Олег, Олег! Вставай! Надо идти.
Я вынырнул из чего-то липкого и увидел Ангела. Она была крепкой и сильной и сумела меня поднять. На поролоновых ногах, поддерживаемый Ангелом под мышки, я засеменил прочь. Мы бы не ушли, мы бы ни за что не ушли, если б не карета, катающая туристов. Она попалась нам возле ГУМа. По-моему, кучер был под мухой. Ангел прислонила меня к стене и взлетела на козлы.
– Пять тысяч до Малой Лубянки!
– Поехали. А чё это с ним?
– Пьяный.
– Не наблюет?
– Нет. Он никогда не блюет.
– Грузи. Ох и намаешься ты с алкашом. Сам алкаш. Знаю, что говорю.
Ангел не слушала. Слетела с козел и помогла мне влезть в карету. В карете она задрала толстовку и осмотрела рану. Я прохрипел:
– Фильмы смотрела?
– Что?!
– Надо полить водкой, вытащить пулю, снова полить водкой, а потом перевязать. Справишься?
– Чем пулю извлекать? Чем, блин?!
– Пинцетом. У меня есть. Шабашнику скажи – в переходе пырнули. В больницу нельзя. Украинец, мол, нелегально тут.
– Как ты, блин, соображаешь? Как, блин!..
– Ангел, успокойся. Кажись, прицокали.
Мы действительно прицокали. Мы могли бы прицокать раньше, не будь кучер навеселе. Из кареты я вылезал уже с чуть большей самостоятельностью. Поразительно, но мне хотелось жрать. На самом деле, ничего поразительного. Транс аккумулирует почти всю человеческую энергию. Запасы надо восстанавливать. Ранения тут совершенно никого не колышут. Ангел сунула кучеру деньги и уложила меня на заднее сиденье. Сева обернулся в легкой панике.
– Ангелина, а что с Олегом? Олег, что с тобой?
– Да пырнули в переходе. Ничего серьезного, царапина.
Сева всполошился, как курица.
– Надо в больницу! Срочно! И в ментовку! Я знаю, я щас…
– Не надо, Сева. Олег – украинец. Он не имеет права находиться в России. Если мы обратимся в больницу, его депортируют или посадят. Сам знаешь, какая сейчас ситуация.
Сева помрачнел.
– Знаю, как не знать. Народ нищает, а они…
Сева махнул рукой.
– Вот. А в Питере у нас есть знакомый врач. Я дипломированная медсестра. Ты езжай, а я его пока перебинтую. У нас есть аптечка и все необходимое. Если хочешь помочь – езжай. Чем быстрее мы приедем в Питер, тем лучше.
Сева послушался, завел мотор и дал по газам. Я незаметно выдохнул. Даже в таком состоянии я бы убил Севу, но убивать его мне не хотелось. Ангел раскрыла мой рюкзак. Аптечка лежала в самом низу.
– Водки бы…
– Сева, надо водки купить.
– У меня есть. Я по компам спец. Мониторы ею протираю.
Сева вытащил из бардачка почти полную чекушку. Я отпил треть. Ангел пропитала кусок ватки и приложила к ране. Посветила телефоном, шепнула в ухо:
– Олег, я вижу пулю.
Тут Сева проявил бдительность.
– Какую пулю? Его же пырнули?
Ангел зависла. Я отреагировал:
– Пырнули-подстрелили, отвянь, Сева.
Сева подумал.
– Тогда двадцать тыщ.
– Хорошо.
Я посмотрел на Ангела.
– Подцепи пинцетом и вытащи. У меня завышенный болевой порог. Ничего не бойся.
– Я не боюсь.
Вытащила. Промокнула водкой. На излете. Херня. Давно маятник не держал. Транс еще этот. Ангел наложила повязку. Основательно намотала бинт вокруг талии. Заклеила пластырем царапины на руке и ноге. Я забрал у нее чекушку и влил в себя до донышка. Ништяк. С «Перми-2» мечтал прибухнуть. Жаль, что угораздило только при таких обстоятельствах.
– Олег, ты как там? Можешь говорить? По какой трассе едем?
Это Сева обозначился.
– Могу, Сева. Но не хочу. Отрублюсь щас. Едем по М10.
– Окей. Отрубайся. Утром расскажете, что у вас произошло.
У меня слипались глаза. Точку поставила Ангел:
– Расскажем. Я тоже спать. Можно тебя обнять, милый?
– Нужно.
Мы прямо легли. Подогнули ноги и легли. Было тесно, но жутко правильно. В гробу я всех видал, пока Ангел со мной. Уже в полубессознательном состоянии меня тюкнула мысль: «Где фэсэошники? Где мусора? Где хваленый МУР? Ну не должны были мы с Красной площади уйти. Ни за что и никогда. Что за херня тут вообще происходит? Утром, всё утром. Может, Фаня успел что-нибудь раскопать?» Ангел прижалась к моему лбу своим лбом. Поцеловала в щеку. Погладила волосы. Тихонечко зашептала в ухо. Я уснул.
Пробуждение – когда после ранения, транса, сраной кареты – на заднем сиденье «лачетти» напоминает пробуждение в «синей» хате с двухнедельного бодуна. Был такой этап в моей биографии. Я, главное, трезвым помнил, что на диван ложиться нельзя, потому что там клопы и вши, а пьяный уже не помнил. Мы все запоями по первости страдали, когда только с Русского вернулись. Многие так и спились.
Ангел проснулась раньше. Даже сумела расположить мою голову на своих коленях. У нее коленки круглые, толстенькие, лучше подушки. Сева рулит, похер дым ему вообще. А я от голода проснулся. Я после трансов всегда капризный и страшно выделываюсь. Транс, если по сути, – сильнейший гормональный всплеск.
Мой транс, халулайский, соитие напоминает. Кто не жрал ночью по стойке смирно у холодильника после офигенного трехчасового секса, пусть закроет книгу и подумает о своей жизни. Я – жрал. И тут тоже голодным проснулся. С волчьим прямо аппетитом. Транс – это маленькая смерть. Как и крутой секс. Как мат в шахматах. А после маленькой смерти очень хочется жить. Слабость, понимаю. Рана-раночка. Придержать бы коней. На самом деле я привык, что после транса меня волокет, как с лютого похмелья. Было время, когда я пытался этому сопротивляться. Потом бросил. Если поддашься – быстрее проходит. Да и весело, чего уж тут. Проснувшись, я зевнул с подвыванием и игриво посмотрел снизу вверх на Ангела.
– Тычиночка моя сладкогубая!
