конечно, была неправда.
Он был милый.
И Платошей я его звала. Но только редко и про себя.
И ещё — когда мне что-нибудь было нужно.
— Это потому что ты выжила всех наставников по этикету, что у нас были. Сначала старика Бонье, надеюсь его карета угодила в канаву по дороге в город. Потом был, эм, не помню.
— Плетнев, — подсказала я.
— Точно, — прищелкнул пальцами Платон, и немедленно принялся в извинении раскланиваться по сторонам, откуда донеслось вежливое покашливание и совсем невежливое шиканье. — Лаврентий Онуфриевич. Я запомнил его как Горошка!
На нас немедленно обрушилась новая волна шиканья.
— Лучше бы ты запомнил, что на балах нельзя орать.
Если оружием Бонье были голодовка и линейка, то Плетнев пошел дальше — он несколько раз попытался поставить нас с Платоном на горох за допущенные ошибки. Платона это не волновало. Он просто разгребал горох и спокойно стоял коленями на полу, насвистывая себе под нос.
Вот только на беду господина Плетнева, свидетелем этого эпизода стал граф.
Неудачливого наставника выставили в тот же день.
Да я для этого вообще ничего не сделала!
— Мы так далеко не продвинулись, — вздохнул Платон. — И даже госпожа Чайкина не смогла ничего исправить, вот насколько мы оказались безнадежны.
Госпожа Чайкина помимо этикета должна была также учить нас музыке. И тогда в нашу жизнь вернулась линейка. За каждую неверно сыгранную на фортепиано партию она лупасила ей по пальцам. Видела старуха плохо, попадала редко, но графу и этого было достаточно.
И тут на самом деле, я снова была не при делах.
Нажаловался Платон.
Тем не менее, взяв на заметку мой успешный трюк с Бонье, Платон упирал на то, что достается преимущественно мне, так что у графа просто не могло быть иной реакции, кроме как выгнать госпожу Чайкину безо всяких сожалений.
Отчаявшись найти приличного учителя, в дальнейшем он предпочитал учить нас сам.
Или привлекал к этому нелегкому и заранее обреченному делу матушку.
Ну, когда у кого-то из них, конечно, было свободное время, что случалось нечасто.
Поэтому в итоге — я могла, приложив некоторые усилия, отличить космею от нимфеи, Платон саблю от пистолета, в остальном же мы являли собой настоящий кошмар высшего общества.
Хоть прячь и говори, что так и было.
Граф бы с радостью так и поступил, вот только от приветственного бала в Императорской академии деваться было некуда. По решению администрации академии в этом году он заменял церемонию посвящения.
Вероятно, они хотели начать учебный год на позитивной и привычной всем ноте.
Традиционно в Императорскую академию принимались магически одаренные дети аристократов. У кого-то дар просыпался раньше, у кого-то позже, но в общем целом как правило это случалось к шестнадцати годам. Иногда способности так и продолжали дремать, поэтому за полгода до поступления все приезжали в столицу на обязательные тесты.
Тесты также позволялось сдавать простолюдинам, для них выделяли специальный день. И несмотря на то, что вот уже который год находились те, кто свысока смотрел на таких учеников, и предлагал вовсе запретить им поступать в академию, делать этого было нельзя.
Неконтролируемый магический дар мог обернуться огромной опасностью не только для самого человека, но и для всей империи.
Тем не менее это было такой же редкостью, как и отсутствие хоть какого-нибудь дара у аристократа, поэтому аристократические семьи старались так или иначе брать обнаруженных среди простолюдинов магов под опеку. Иногда опека над таким ребенком обеспечивала в будущем очень ценного союзника при дворе.
Я до последнего планировала не ехать в академию.
В романе говорилось, что Дафна владела магией молний, но мои способности к управлению молниями не проявлялись очень долго. И я уж было понадеялась, что они и вовсе не проявятся. Я же не была настоящей Дафной, а магия была тесно связана с душой мага.
Отсутствие необходимости ехать в академию решило бы множество моих проблем.
Я могла надеяться.
Но как и всем моим надеждам этой тоже суждено было обернуться прахом.
— Я не поеду, если Дафнюшка не поедет, — уперся Платон за две недели до вступительных тестов.
Это было за завтраком.
Граф от таких новостей даже перестал жевать. Он бросил быстрый взгляд в окно, за которым вот уже который день лило как из ведра. В последнее время способности Платона выходили из-под контроля все чаще и чаще, граф не справлялся и просто мечтал поскорее выпихнуть его в академию, чтобы наконец положить конец слезливым прошениям крестьян о снижении налогов.
Тем не менее он отнесся к заявлению сына по-философски.
— Твое чувство юмора с годами не стало лучше, Платон.
— А я и не шучу.
— У Дафны совсем нет способностей, — покачала головой матушка, единственная, кто ещё помнил, как в действительности должно звучать мое имя.
— Да как у нее может не быть способностей, она же моя сестра! Конечно же у нее, — Платон экспрессивно взмахнул рукой, вызывая где-то очередной прорыв плотины, но тут же осекся, запоздало осознав, что именно он ляпнул. — В любом случае, — продолжил он. — Нельзя утверждать наверняка. Она же не сдавала тесты!
— Я прямо рядом с тобой сижу, — протянула я.
Платон сердито воткнул вилку в фаршированный кабачок.
— Отлично. Ты сдавала тесты?
— Нет.
— Значит, поедешь и сдашь.
— Мне делать по-твоему больше нечего?
Ещё раз. Я не собиралась ехать в академию. Я собиралась поступить в Девичий пансион. Закрытое учебное заведение. Расположенное не в столице, а далеко на юге страны, в тысячах километров от Санта-Петры с ее блестящими крышами храмов, балами и великосветскими салонами.
Исключительно для девочек, как следует из названия, что убивало на корню любую возможность пересечься с цесаревичем Иларионом.
Но чтобы поступить туда нужно было сдать целую кучу экзаменов: этикет, азарский и парсийский языки, философию и литературу.
Это тебе не Императорская академия, в которую гребут любой сброд, если он способен силой мысли поджечь собственные штаны!
Мне каждая минута дорога!
— Хорошо, — вмешался граф. — Дафнюшка поедет с тобой в столицу и тоже сдаст тесты, раз это так важно для тебя, Платон.
— А меня никто не хочет спросить?
— Нет, — сказал Платон.
— Нет, — покачал головой граф.
Я вперила полный негодования взгляд в мать, но она предпочла сделать вид, что ничего не заметила.
— Но, если Дафнюшка не сдаст, то учиться там я все равно не буду, — решил добить всех присутствующих Платон.
— Что?! — воскликнула я. — Почему?!
— Почему? — пискляво передразнил он, в такие моменты я по-настоящему ненавидела свои педагогические потуги, Платону полагалось быть тихим, задумчивым и благородным, а я создала чудовище. — А ты
