Городские власти спешно разработали план застройки территории. Новому городскому жилому району даже было дано название — «Дахау-Ост». При этом в официальных документах речь шла уже не о «бывшем концлагере, а о «бывшем лагере для переселенцев». Чиновники разных уровней делали все от них зависящее, чтобы торжествовало забвение. Но в начале сентября 1949 г. на площадке, предназначенной для застройки, были обнаружены массовые захоронения, посыпались протесты в адрес премьер-министра Баварии и городской администрации Дахау, в том числе и от бывших французских заключенных[215]. Выразили возмущение депутаты Национального собрания Франции[216]. Баварские власти объявили письма протеста результатом происков коммунистов, однако работы было решено приостановить. На могилах были установлены временные памятники, но для их содержания у муниципальных властей Дахау денег не оказалось. По этой же причине был прекращен конкурс на проект масштабного монумента.
Бывшие узники Дахау, представленные в Объединении лиц, преследовавшихся при нацизме, настойчиво требовали превращения территории лагеря в мемориальный комплекс и сооружения там достойных памятников. Но это никак не устраивало руководителей монопольно правившей в Баварии партии — Христианско-социального союза. Скромная выставка, открытая в 1950 г. в бывшем крематории, постоянно находилась под угрозой ликвидации. В ней видели знак «очернения города Дахау и его окрестностей», а в установке (на добровольные пожертвования) у входа в крематорий скульптуры Неизвестного узника — «коммунистическую затею»[217]. 1953 г. ознаменовался распоряжением о закрытии выставки в здании крематория и запретом на распространение подготовленной баварскими антифашистами брошюры об истории лагеря[218]. Были снесены указатели на пути к бывшему лагерю. В мае 1955 г. городские власти приняли решение о сносе здания крематория. Поскольку выставка продолжала функционировать полулегально, депутаты баварского ландтага от ХСС выдвинули ультиматум: незамедлительно ликвидировать экспозицию. Один из местных деятелей Христианско-социального союза даже заявил, что узники Дахау недостойны почитания, поскольку они «противозаконно выступали против тогдашнего правительства».
Когда в апреле 1955 г., через десять лет после освобождения лагеря, в Дахау из различных стран прибыли бывшие узники, их потрясло, как мало сделано для увековечения памяти жертв. Группа бывших заключенных добилась приема у премьер-министра Баварии Вильгельма Хёгнера. Тогда же был воссоздан Интернациональный комитет Дахау, существовавший нелегально в лагерные времена. В работе комитета приняли участие представители Франции, Бельгии, Люксембурга, Австрии, ФРГ и ГДР. Комитет выступил с инициативой создания мемориального центра, но до открытия общедоступного музея с научно разработанной экспозицией было еще далеко.
* * *
Антифашизм, отнюдь не сводившийся к директивам сверху, явился идеологической основой и реальной движущей силой преобразований в Германской Демократической Республике. Бернд Фауленбах — ученый, весьма далекий от восхваления ГДР, пришел к принципиально важному выводу: «Было бы явным упрощением сводить антифашизм к функции сталинизма. С антифашизмом в значительной степени были связаны надежды на создание гуманного, справедливого общества»[219]. Криста Вольф вспоминала: «Для меня ГДР была частью Германии, которая самым радикальным образом покончила с нацистским прошлым»[220].
Изучение проблематики нацистского периода в ГДР много лет было серьезно затруднено из-за отсутствия на Востоке Германии квалифицированных научных кадров. В 1953 г. в Берлине стал издаваться журнал «Zeitschrift für Geschichtswissenschaft». Первые обстоятельные публикации, основанные на архивных источниках, появились во второй половине 1950-х гг. Уже начальные шаги историографии ГДР были неразрывно связаны с исследованием роли правящих элит Веймарской республики в установлении гитлеровской диктатуры. В одном из первых номеров упомянутого журнала Фриц Клейн опубликовал принципиально важные архивные документы, неопровержимо свидетельствовавшие о сговоре с Гинденбургом ведущих немецких промышленников, результатом которого был приход нацистов к власти[221].
Но поиск научной истины изначально ограничивался рамками жесткой идеологической установки. В декабре 1933 г. на пленарном заседании Исполкома Коммунистического Интернационала была принята резолюция, в тексте которой содержалась известная формулировка: «Фашизм есть открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических и наиболее империалистических элементов финансового капитала»[222].
Определение фашизма, более полустолетия считавшееся историками-марксистами непререкаемым и обязательным, описывало, отражало, а частично и объясняло некоторые важные черты нацистской диктатуры. Сходные характеристики нацистского режима принадлежали не только коммунистам. Достаточно напомнить относящееся к 1939 г. высказывание эмигрировавшего из Германии известного социолога Макса Хоркхаймера: «Тому, кто не хочет говорить о капитализме, придется помолчать и о фашизме»[223]. Ведущий теоретик австрийской социал-демократии Отто Бауэр несколькими годами раньше писал о режиме Гитлера как о «неограниченной диктатуре крупных капиталистов и крупных помещиков»[224].
Стандартная для марксистской литературы формулировка не была и не могла быть исчерпывающей. Она была разработана и опубликована до того, как нацистская диктатура прошла решающую фазу унификации, до того, как режим показал свои наиболее существенные черты. Не были определены критерии, согласно которым проводилась граница между «наиболее» и «наименее» реакционными элементами финансового капитала.
«Классическая концепция фашизма» оказалась достаточно уязвимой для критики представителей всех течений немарксистской историографии. За рамками предельно жесткой, экономически детерминированной схемы оставались чрезвычайно важные смысловые пласты: формирование и функционирование массовой социальной базы германского фашизма, нацистская идеология, политический механизм гитлеровской диктатуры и роль в нем Гитлера, преследование и уничтожение евреев Европы, повседневная жизнь немцев в 1933–1945 гг.
Гипотеза, трактовавшая фашизм исключительно как концентрированное выражение интересов одной социальной группы — промышленников и финансистов, претендовала на монопольное выражение научной и политической истины. Задача исторической науки, замкнувшейся на упрощенной марксистской методологии, сводилась к доказательству (если не к комментированию) того, что было уже заранее определено высшими партийными инстанциями.
«Фашизм, — писал в 1993 г. один из лучших в ГДР специалистов по новейшей истории Германии Вольфганг Руге, — был сведен к единственному общему знаменателю — к империализму, который был и причиной его появления на свет, и подстрекателем всех его преступлений… Наша ошибка состояла не в том, что мы концентрировали свои усилия на взаимосвязях, которые, с нашей точки зрения, имели решающее значение. Ошибка заключалась в том, что все иные подходы разоблачались как антинаучные, а лежащие на поверхности факты игнорировались, именовались фальшивками, в лучшем случае — ошибочными интерпретациями неоспоримых источников»[225].
Манфред Вайсбеккер, выдающийся исследователь истории германских политических партий, отмечал, что искусственная, статичная конструкция, претендующая на уровень непререкаемой истины, «не может служить достаточной основой для комплексного изучения корней и форм проявления фашизма», поскольку она «дает объяснение только самым общим чертам фашистского режима, оставляя в тени его конкретные проявления, его развитие, его структуры, действия индивидуумов в этих процессах»[226].
Односторонность, заданность политико-идеологических установок нанесли непоправимый ущерб и исторической науке, и массовому историческому сознанию ГДР. В популярных публикациях, в школьных учебниках нацистская диктатура
