имеют разный системный возраст и так же непохожи друг на друга, как и скульптуры майя и вестготов, никак между собой не связанные. Напротив, для историков искусства не является новостью сходство между позднеэллинистической архитектурой Баальбека и римскими барочными церквами, а также между различными видами архаичного искусства и различными видами возрождения Античности. Дело в том, что системный возраст дифференцирует вещи не менее четко, чем любые другие исторические или географические различия.
Этот системный возраст, свойственный всем без исключения изделиям той или иной цивилизации, долгое время скрывали разного рода шоры. Непреодолимое искушение воссоздать социальные процессы по глиняным черепкам и каменным осколкам привело к тому, что нам были представлены циклы политических революций, основанные на свидетельствах, которые куда лучше говорят о совсем другом. Черепки и осколки – это классы усилий, которые отражают политическую жизнь на огромной временнóй дистанции от нас ничуть не яснее отголосков династических конфликтов средневековой Франции, слышимых нами в провансальской поэзии.
Каждое стихотворение в объединенной чем-либо антологии имеет свой системный возраст, как и каждый керамический горшок или обломок статуи в ряду музейной коллекции. По системному возрасту могут быть, вероятно, ранжированы политические устройства и цивилизации. Несомненно, есть и системный, независимый от абсолютного, возраст всей человеческой цивилизации, которая существует в открытой последовательности, обнимающей всю историю вещей, куда меньше времени, чем человечество.
Мексиканская парадигма
Поучительным примером здесь может служить испанская колонизация индейских народов Мексики в XVI веке. Первые церкви в течение двух поколений после завоевания были построены в основном индейскими мастерами под руководством европейских монахов из нищенствующих орденов[40]. В рамках этой эпохи монашеского правления (до 1570 года) эти церкви можно разделить на раннюю и позднюю группы. Ранние церкви имеют нервюрные своды, подчас относящиеся к типу, вышедшему из употребления в Европе еще в XII веке, и декор, близкий к позднесредневековому. Поздние церкви более совершенны технически: они имеют купольные своды, подобные тем, что строились тогда же в Испании, и классицизирующий декор. Нам известны как начальная точка и исходные условия этого процесса, так и его конечная точка, когда светское духовенство оттеснило монахов от руководства индейскими городами.
Все европейские колонисты понимали, что для духовного покорения мексиканских индейцев нужны большие церкви и монастырские школы. В связке с этой потребностью возникла насущная задача: обучить индейцев европейским трудовым обычаям и согласно тем же обычаям ими управлять. Направленный на решение этой задачи ряд образовали церкви нищенствующих орденов вкупе с множеством подчиненных классов. Для индейцев всё началось как будто с нуля: каменотесы учились использованию железных орудий; каменщики осваивали принципы и технологии строительства арок и куполов; скульпторы изучали христианскую иконографию; живописцы – перспективу с единой точкой схода и лепку форм полутонами, позволяющую создать иллюзию светотени. Все представления индейцев о собственных потребностях или проблемах, выжившие со времен до завоевания, подавлялись или уничтожались. В то же время, судя по всем свидетельствам, индейские мастера с энтузиазмом взялись за освоение сложных техник и изобразительных приемов их европейских учителей.
Таким образом, христианская трансформация мексиканской архитектуры следовала по меньшей мере трем основным паттернам изменения. Два из них касались жизни индейцев: это резкий отказ от обычаев и традиций, унаследованных от предков, и постепенная замена их новыми, европейскими, способами производства. Эти отказ и замена шли на разных скоростях. Третий же паттерн касался самих колонизаторов. Конкистадоры принадлежали к поколению, уже привыкшего к эклектичному культурному разнообразию в Испании, где архитектура в тот период следовала преимущественно позднесредневековым моделям, ренессансные новшества из Италии всё еще оставались редкими, а главной модой в 1500–1520-х годах был дробный экспрессивный декор, позже названный платереско, а в тогдашней Испании именовавшийся «a lo romano»[41]. С 1550-х годов орнаменты платереско начала вытеснять новая архитектура, отмеченная влиянием Виньолы. Ее главным выражением стал Эскориал, но рядом с ним, в Сеговии, и почти одновременно шло начатое лишь в 1525 году строительство позднесредневекового собора с нервюрными сводами. Некоторые мастера и рабочие участвовали в обеих стройках, следуя то готическим принципам, то манере Виньолы.
С учетом всего этого ситуация в Мексике XVI века кажется невероятно сложной; однако с другой точки зрения не было исторического кризиса, который охватывал бы миллионы людей и обнаруживал бы свой характер проще и нагляднее, чем этот. Между поведением индейцев и их испанских завоевателей в 1520-х годах пролегала огромная культурная дистанция, подобная той, что разделяет египетское Древнее царство или Месопотамию шумеров и Европу времен Карла V. Такие головокружительные столкновения абсолютно разных стадий культурного развития на межконтинентальном уровне характеризуют каждую колониальную фазу европейской истории Нового времени, сильно различаясь по результатам, но всякий раз повторяя один и тот же механизм изменения.
В грамматике исторических перемен завоевание Мексики представляет собой своего рода парадигму, которая с исключительной ясностью выявляет все основные свойства этого фундаментального механизма. Традиционное поведение человека или группы людей объявляется негодным и подавляется вплоть до полного уничтожения. Завоеватели насаждают новое поведение, которое усваивается завоеванными, но в процессе усвоения меняется и само. Этот паттерн воспроизводится в ходе каждого экзистенциального кризиса. Элементарным примером здесь может послужить повседневная речь, в которой мы подчас сталкиваемся с новым поведением, выражаемым словами сомнительной уместности или авторитета, и нам приходится решать, использовать или отвергнуть эти слова и поведение, чьим выражением они являются. На других шкалах величин подобный кризис каждый год повторяется в женской моде, каждое поколение – в искусстве, когда авангард успешно внедряет новые или не опробованные ранее решения текущих проблем, да и в любом обыденном столкновении отсталых и прогрессивных решений одной и той же проблемы. Эпитеты «отсталый» и «прогрессивный» имеют здесь сугубо описательный характер, не вынося никакого качественного суждения: они всего лишь обозначают антитетические фазы любого момента изменения, описывая их тяготение к прошлому или будущему моменту времени.
Языковое изменение
Серьезное влияние на наши оценки изменений в истории вещей оказывают недавние открытия в языкознании[42]. Родственные языки, не находящиеся в близком контакте, например португальский и французский или языки уастеков и майя, постепенно менялись или «дрейфовали» с тех пор, как народы – их носители оказались разделены. Изменения слов из перечней избранных базовых значений могут быть измерены простыми статистическими средствами. Удивительный результат состоит в том, что языковое изменение имеет константный темп и его степень может быть использована как прямой показатель давности разделения народов. Тезис регулярности языкового изменения подтверждается сотнями текстовых и археологических свидетельств.
Историки привыкли считать культурное изменение нерегулярным и непредсказуемым набором происшествий. Поскольку язык – неотъемлемая часть культуры, он должен разделять эту нерегулярность и непредсказуемость истории. Но как тогда объяснить неожиданную регулярность языкового изменения и
