знали, потому и доходили в запретах до такой крайности.
Заявляется, что в древности японские воины не знали о чувствах женщин и детей, однако это искусственный взгляд; высшим значением выработанных ими законов грубого [кодекса самурайской этики] бусидо было то, что они являлись защитным барьером для человеческих слабостей.
Говорят, ради того, чтобы отыскать врага и отомстить ему, воин должен перевернуть всё вокруг и даже стать нищим попрошайкой, однако существовали ли те преданные сподвижники, что охотились за своими заклятыми врагами с истинно горящим чувством мести? Всё, что они знали, — это кодекс мстительности и понятие чести, определявшееся этим кодексом; в основе же своей у японского народа очень мало злобных чувств, которые не остаются надолго, а истинное чувство выражается оптимистическим: «вчерашний враг — это сегодняшний друг». Совершенно обычное дело, когда со вчерашним противником приходят к согласию, да что там — становятся с ним неразлучными друзьями, а прежнее желание отомстить делает их ещё ближе, и вмиг хочется забыть о преданности и «служить двум господам», угождать своему вчерашнему врагу. Говорили, что, «пока жив, нельзя допускать постыдности пленения», ведь без такого принципа японцев было бы невозможно гнать в сражение; мы послушны правилам, но наши истинные чувства прямо противоположны им. Японская военная история демонстрирует не столько приверженность бусидо, сколько является историей всяческих уловок, и мы скорее поймём исторические механизмы, если будем исследовать свои собственные истинные мотивировки, а не искать каких-то особых подтверждений историческим событиям. Как сегодняшние военные политики запрещали писать о влюблённых вдовах, точно так же и воины древности ощущали необходимость подавлять слабости в себе и у нижестоящих посредством [кодекса] бусидо.
Кобаяси Хидэо[51] характеризовал этот типаж военных политиков как лиц без оригинальности, которые просто администрируют и управляют, однако это необязательно так. Хотя большинство политиков именно таковы, небольшое количество гениев бывает весьма оригинально в способах администрирования и управления; это становится моделью для обычных политиков, проявляясь как великая воля к жизни в исторической форме, пронизывающей каждый период и каждую политическую систему. В сфере политики история не есть нечто, связывающее индивидов, но рождается как отдельное гигантское существо, поглощающее всех индивидов, и политика в своём историческом аспекте также реализует своё колоссальное творчество. Кто развязал эту войну — Тодзё [Хидэки],[52] милитаристы? И они, разумеется, тоже, однако, без сомнения, главной была неуклонная воля истории, колоссального существа, пронизывающего Японию. Перед лицом истории японцы были не более, чем дети, послушные своей судьбе. Даже при том, что политики лишены оригинальности, сама политика в своём историческом аспекте оригинальностью обладает, имеет волю, двигаясь, подобно волнам великого моря, непрестанным шагом. Сколько людей придумали бусидо? В историческом творчестве есть ещё и «чутьё». История постоянно обнюхивает людей. Поэтому, при том, что бусидо является не-человеческим и анти-человеческим набором запретительных правил, будучи результатом внутреннего видения той же самой человеческой природы и инстинктов, оно всё же вполне человеческое.
В императорской системе я также вижу нечто крайне японское (и потому, возможно, оригинальное) произведение политического искусства. Императорская система не есть что-то, порождённое императорами. Иногда они составляли собственные заговоры, однако в целом из этого ничего успешного не выходило; обычно их или отправляли в ссылку на острова, или они бежали в горы, а если когда и получали признание, то неизбежно по политическим причинам. Даже будучи забыты обществом, императоры исполняли свою политическую роль; политическая причина их существования определялась «чутьём» политиков: те всмотрелись во врождённые привычки японцев и обнаружили там императорскую систему. И это не относится исключительно к императорской фамилии. При возможности замены, это могла бы быть семья Конфуция, семья [Будды] Гаутамы или семья Ленина. Вот только ничего изменить было невозможно.
По крайней мере, японские политики (аристократия и военное сословие) почуяли необходимость в абсолютном монархе как средстве обеспечения собственного нескончаемого благополучия (собственного, вечным это благополучие не было, но они мечтали, чтобы оно являлось таковым). В эпоху Хэйан[53] семейство Фудзивара, свободно пользуясь поддержкой императора, никогда не ставило под вопрос тот факт, что находится рангом ниже его, а также не считало его для себя помехой. Его члены пользовались существованием императора для разбирательств в своих семейных сварах, когда младший брат поднимался на старшего, а старший восставал на отца. Они были инстинктивно материалистичными, радовались, когда их жизни были счастливыми, но также получали удовлетворение и от исполнения величественных церемоний, поклоняясь императору. Эти поклонения императору являлись внешним проявлением их собственного достоинства, а также способом самим почувствовать это достоинство.
Нам это представляется просто глупым. Мы лишались дара речи от идиотизма, с которым нас заставляли кланяться каждый раз, когда трамвай поворачивал у подножия [токийского] храма Ясукуни,[54] однако некоторые типы людей могут прочувствовать себя лишь посредством таких действий; мы и сами, смеясь над глупостью обычая у храма Ясукуни, совершаем подобные же глупости в отношении других дел. Мы только не осознаём собственного идиотизма. Миямото Мусаси[55] вспоминал, как однажды, когда он спешил к Итидзёдзи кударимацу-но хатасиба, то поймал себя на том, что кланяется, проходя мимо [храма божеству] Хатиману.[56] Принципиальные слова его учения: «я не полагаюсь ни на богов, ни на будд», родились как из собственных наклонностей, так и от вызванного ими глубокого сожаления; это всего лишь демонстрирует, как мы невольно поклоняемся наиглупейшим вещам, сами того не осознавая. Конфуцианский учёный, взойдя на лекционную платформу, сперва почтительно поднимал книги до уровня глаз, ощущая, вероятно, таким образом своё существование и [верифицируя] своё достоинство. И мы делаем то же самое в отношении прочих вещей.
Для японцев, народа, изощрённого во всяческих уловках, император необходим как в плане манипуляций, так и для реализации «благородного долга»; хотя отдельные политики и необязательно осознают такую необходимость, в смысле «исторического чутья» важно не то, чтобы они это чувствовали, а отсутствие в них какого бы то ни было сомнения касательно реальной ситуации, в которой они находились. [Тоётоми] Хидэёси[57] плакал от пышности церемониала, когда Его Величество изволил посетить его [особняк] Дзюраку, однако, по сути, [это произошло] от ощущения им своего достоинства при виде перед собой вселенского божества. В случае с Хидэёси это было так, однако необязательно [повторялось] в случае других политиков; тем не менее, при том, что хитрости и уловки являются дьявольским методом, не стоит удивляться, что и дьявол, подобно ребёнку, может поклоняться божеству. Здесь возможно любое противоречие.
Одним словом, именуемое «императорской системой» представляет собой тот же тип, что и бусидо; сам запрет, основывавшийся на женской переменчивости и гласивший, что «верная
