пролетарию, который без диктатуры, а в толстовской блузе. На сопротивление капитала, отмирающего эволюционным путем, он, демократ-пролетарий, отвечает угрозой всеобщей стачки, то есть обходится без карательных органов, а все вопросы государственного устройства решает прямым, всеобщим и тайным голосованием...
Был там, на собрании, полномочный представитель еще одной судьбы – судьбы «СА» социал-анархизма, конечно, при бороде, хотя и умеренной, этот, вернее всего, видел перед собою образ какой-нибудь выдающейся личности, которая сама по себе, минуя государственную машину, может вполне положительно влиять на человечество... Вернее всего, что этой героической, этой апостольской личностью представился нашему «СА» Петр Кропоткин, князь из Рюриковичей... Ну еще бы: мудрый взгляд ученого, добрый взгляд человека, пламенный взгляд революционера, а еще благородство, порода человеческая... Борода.
Князь умер недавно, в 1921 году, и это было событие: большевики разрешили похороны при десятитысячном скоплении народа, напечатали статьи в своих газетах. «Правда», ни много ни мало, напечатала передовую, уважительную и просвещенную, «бывшие» и два года спустя пребывали в недоумении – как понять? Умирали и кадеты, и монархисты, и эсеры, и эсдеки, и в помине не было такой уважительности! Может, потому все-таки, что князь? Рюрикович?
Значит, для «СА» потеря совершилась недавно – в 1921-м...
В России с некоторых пор было заведено: ежели человеку не по себе – оголодал человек и зубы на полку, умер кто-то близкий или дети выросли непутевые, кто-то из друзей уж очень скандально и неожиданно проворовался, предал или застрелился,— тогда этот живой еще человек обязательно углубляется в анализ всех возможных систем государственного устройства своего отечества. Нет чтобы думать о своем собственном устройстве, искать ошибку в самом себе, а вот проблемы общественные, мировые ему отрада.
Или это потому, что он до таких проблем только-только дорос и еще не успел в них разувериться и то, что француз пережил в 1848 году, русскому в 1923-м все еще представляется сладостным открытием, панацеей от всех и всяческих бед-невзгод? Или уж душа такая: себя устроить не может, а думать и терзаться за весь белый свет – ее удел?
Бездетная женщина тоже ведь всегда больше и лучше других знает, как правильно воспитывать детей.
Ну, а в конце-то концов кому во вред? Самому себе, не более того! Зато по прошествии какой-нибудь сотни лет все это вдруг да и принесет свои плоды, на удивление всему свету? Мало ли кто и мало ли что, какие мысли, какие идеи рождались в России?
Русский – его хлебом не корми но дай побывать в роли обличителя мирового зла и несправедливости.
А тут снова и снова вот какая роль: нэп! И на твоих глазах из мирового-то пожара, из хаоса, который хоть и хаос, а все-таки есть надежда, что очистительный или божественный, вдруг из него вылазит... нэпман! В руках не брандспойт, не Библия, не Марксов «Капитал», не программа «СД», «СР», «КД» или какая-нибудь другая, а элементарная щеточка из свиной щетины... Он отряхивает щеточкой копоть с клетчатой своей тройки, какие-то осколочки и соринки, кладет ее предусмотрительно в карман. «А вот и я! Кто это, куда это вздумал без посредника? Без барина из слуг?! Нет уж, извините...»
Собирались-то ради чего? Вот, мол, обмозгуем сообща и сделаем какую-никакую нэповскую артель, переплетную, по переписке начисто чьих-нибудь рукописных трудов, а то юридическая какая-нибудь контора не получится ли из нас, редакция какая-то, коллектив страхового от огня общества? Только-только собрались, выбрали председателем собрания полковника Махова, и тут же стало яснее ясного – не получится ничего!
Как быть? При военном коммунизме хоть пайка какая-никакая исходила от государства по карточкам, а при нэпе? При нэпе свобода.
Обогащайся! (Собственными силами!)
Обогащайся! (Если можешь!)
И – все-таки?!
Разобраться, разобраться-то по душам, так из-за чего нынче собрались аульские «бывшие»? Под сень десятилинейной керосиновой лампы с треснувшим посередине, с обломанным по верхнему ободку ламповым стеклом?
Ну, конечно, насчет куска хлеба, это ясно, об этом хоть и не складный, а разговор.
Но кроме слов высказанных и нескладных были, разумеется, будто бы даже складные, только невысказанные, без этого разве можно?
Они были мечтой, страстью извечной, горячечной и ничем необъяснимой; из этих вот отрывочных звуков – Ка Де, эС эР, эС Де, эС А – очень хотелось создать подлинную симфонию, из этих буквенных обозначений – трактат истинной человеческой судьбы, чтобы она включала мудрость предшествующих поколений, а исключала все и всяческие человеческие заблуждения.
Алхимики, они из неприметного, незначительного и временного все еще мечтали создать вечное и великолепное. Хотя бы крупицу, но создать!
Но ни крупицы не то что материального какого-нибудь вещества, а даже душевной пищи малой толики так и не возникло.
Кд-сд-ср-са – все это нынче звуки пустые, реальностью же был нэп! Жестоко-непонятный, явившийся совсем не с той стороны, откуда можно было хоть что-нибудь подобное ожидать и предвидеть.
И нэпман из бывших приказчиков со щеточкой из свиной щетины тоже был вполне реальной величиной: «Нет уж, извините!»
Стали расходиться.
Расходиться было нынче удобнее по одному, а самое большее – по двое: один, он ведь и есть один, никакой коллективки, с одного, как ни крути, а только один спрос.
Не обошлось без некоторого замешательства: кто первым должен выйти на улицу? Поторопиться хотелось всем и каждому, так было дымно, чадно, тускло и ненужно нынешнее собрание, что и лишнюю минуту задержаться здесь не было малейшей охоты, но, с другой стороны, тому, кто выйдет на улицу первым, предстояло эту ненужность и никчемность еще раз подчеркнуть. Индивидуально подчеркнуть. Индивидуально никому не хотелось.
И произошло скопление народа. Первое – около дверей, точнее, в проеме, который вел из двух полукомнат в коридор-прихожую, второе – у тех уже подлинных и обитых рваною кошмой дверей, которые выводили во двор, на улицу.
Там и здесь последовали какие-то никому не нужные, ничего не значащие слова, что вот надымили очень сильно в доме, что на улице сильный холод и яркая луна и даже что когда-то где-то и при каких-то новых обстоятельствах очень следовало бы собраться всем снова...
Одевшись в новенький сибирский полушубок, черный, со светлым воротником, первым вышел Казанцев Георгий Сергеевич – небольшой, но хорошего сложения человек, мастер едва ли не любого промышленного производства, организатор мирового пролетарского движения в русле Второго Интернационала...
Именно так, наверное, именно о Казанцеве Г. С. подумали те, кто вместе с ним выходил, такую дали ему молчаливую характеристику, когда он, кивнув, пошел прочь.
