начинаний будут доведены до конца, помогал ей чувствовать. Вне зависимости от того, шла речь о хороших чувствах или о плохих, они помогали ей ощутить, что она жива. Ее занятия помогали ей экспериментировать, изучать, как разный опыт влияет на нее, – так она выясняла, что ей подходит, а что нет. У нее создавалось впечатление, что она выбирает из почти безграничного меню жизни. Она сильно страдала, и в полном одиночестве, – и от этого ей было больно, но не страшно. Каким-то образом даже в боли она находила сладость существования. Амбре было необходимо научиться преодолевать кризис. Этот процесс был утомителен, но преподнес Амбре драгоценный дар – помог обнаружить аутентичность. Это дало ей возможность встретиться с самой собой и познать себя в процессе проб и ошибок.
Однако ее родители не понимали, в каком направлении она идет. Почему она еще не получила высшее образование? Неужели работа действительно того стоила, если занятость мешала учебе, а на месте стажера ей платили всего ничего? Конечно, они считали благородным делом раздавать обеды в столовой для бедных, гордились, что вырастили человека со здоровыми ценностями. Но разве она и так не была достаточно занята, что тратила время на бездомных, а не писала диплом? Не оставить ли волонтерство пожилым людям – пусть будут активными и чувствуют свою полезность. И зачем она начала брать уроки арабского языка? С какой стати ей это понадобилось?
«Чтобы попытаться быть счастливой», – ответила бы им Амбра, если бы питала надежду, что они попытаются ее понять, и не боялась бы насмешек в ответ. Она объяснила, что для ее родителей счастье – это инфантильное понятие. И оно сильно отличается от ее видения.
– Моих родителей не назовешь счастливыми людьми. Думаю, правда заключается в том, что они считают вопрос счастья детской темой: оно им недоступно, оно их не касается, они к нему не стремятся. Недавно я спросила отца, счастлив ли он. Он ответил, что ему достаточно спокойствия. На его месте я бы спросила себя, действительно ли на этом все? Но я понимаю, что для него этого достаточно. Дело в том, доктор, что его спокойствие – тоже фикция. Он осиротел в детстве и, по-моему, после недавней смерти сестры впал в депрессию. В юности эмигрировал с Сицилии и вырастил на одну зарплату четверых детей, прилагая неимоверные усилия. Он часто допускает нелицеприятные высказывания в адрес моей матери, он обидчив. Я не верю, что у него все в порядке. За его спиной целая непроработанная жизнь, которую он, конечно, сейчас прорабатывать не станет. Он даже не понимает, что нуждается в этом.
Для него спокойствие – это оставаться мужем моей матери, и он при этом не считает, сколько раз он заставлял ее замолчать. Или еще тот случай – никогда его не забуду, – когда он отвесил ей пощечину на кухне. Для него все хорошо означает, что осталось заплатить два взноса за машину, что я окончу университет, у меня будет такая жизнь, какой он видит ее для меня, – чтобы он мог быть спокоен. Счастье ему незнакомо, я думаю, в глубине души ему все равно. Вряд ли он признает, что понятия не имеет о счастье. Возможно, он никогда и не задавался этим вопросом, никогда не стремился к счастью.
Мы внушаем вам беспокойство, когда поднимаем вопрос о счастье, потому что, по сути дела, даем вам понять, что можно жить не так, как живете вы, а лучше. Разве не так?
Знаете, плохо так говорить, но иногда мне кажется, что поколение моих родителей, мои отец и мать, завидует мне, завидует нам. Не только потому, что мы молоды и у нас еще вся жизнь впереди. Я чувствую, что мы причиняем вам дискомфорт, – извините, что я использую второе лицо множественного числа и включаю и вас. Мы внушаем вам беспокойство, когда поднимаем вопрос о счастье, потому что, по сути дела, даем вам понять, что можно жить не так, как живете вы, а лучше. Разве не так? Мои родители делают вид, что не понимают меня, потому что, считаю, не хотят признавать, что я права, когда не соглашаюсь со всем вокруг, не тороплюсь, оставляю за собой право передумать, не смириться с оскорбительными условиями труда. Не благодарить, если я вижу, что мои права соблюдаются минимально, и не более того…
Амбра чувствует, что пытается быть счастливой в мире, который, как стол, накрыт для несчастья. Этот стол установили мы, мы положили на него бумажные салфетки и расставили пластиковые стаканчики. Ни тебе живых цветов, ни фламандских скатертей. Тарелки из сервиза достают только раз в году и по важным случаям, а иногда и не достают вовсе.
Это значит, что Амбре не подходит жизнь, предназначенная для молодых взрослых теми, кто опередил их на пути прибыли и успеха. Этот стиль жизни не является для них органичным. Они унаследовали его от нас, взрослых, спутавших осмысленную и исполненную значения жизнь с достижением минимальных целей для безопасного существования как у всех: работа, фиксированная зарплата, дом, купленный ради инвестиций в недвижимость, гетеросексуальный брак, дети, мужчины отдельно, женщины – дома. Учеба, чтобы в конце концов получить работу, выбор, сделанный ради достижения результата, усилия, направленные на получение чего-то конкретного взамен… И молодые взрослые оказываются скорее цыплятами в курятнике, а не людьми, которые знают, чего хотят.
Устремления молодых взрослых отличаются от устремлений их родителей. Мы пытались внушать им наши идеи, но если красиво говорить мы умеем, то наш пример – так себе…
Мы в кризисе, потому что несчастны, и они это знают. Они загнали нас в угол, но мы даже перед лицом неопровержимых доказательств продолжаем лгать. Они замечают наш дискомфорт, потому что он и их тоже. Если бы у них были счастливые родители, им бы не пришлось из кожи лезть, чтобы стать их смыслом жизни или удовлетворить их потребности. Если бы у них были душевно здоровые родители, они могли бы даже разочаровывать их или вызывать их недовольство, не опасаясь, что те сломаются, будут выбиты из колеи, впадут в депрессию.
Я вспоминаю об одной девушке, которая написала мне: «Док, я бы хотела поехать учиться за границу, но не поеду. Если я перееду в другую страну, моя мать будет сильно переживать, и я тоже. Но если я не уеду, то страдать буду только я». Я думаю, мы должны взять на себя ответственность за то, что уничтожаем будущее. Эта молодежь осознает, что не может перестать беспокоиться о судьбе своих родителей, которые намерены навсегда оставаться в этой роли – роли родителей. Они надеялись отыграться на ребенке, но самое время сказать, что ни один ребенок никогда не сможет компенсировать своему отцу или матери жизнь, которая уже не складывалась до его появления.
Никто не может изменить жизнь, которая ему не принадлежит.
У меня сложилось впечатление, что причина, которая заставляет молодых людей задаваться вопросом о счастье и приводит к неспособности смириться с фактом его недостижения (вот от чего они заболевают – от сопротивления), двояка. Они не эгоцентричны, их стремление к счастью не деспотично (деспотами умеем быть мы), то есть они не считают, что счастье предназначено исключительно для их личного наслаждения.
Они не намерены делать исключительно утилитарный и понятный жизненный выбор, который непременно станет частью четкого плана. Невероятно, но их критерий – благополучие. Если они что-то делают, то потому, что им это нравится, и они хотят сделать свою жизнь ярче.
Например, у меня есть клиентка, которая однажды во время пересадки в Бангкоке, возвращаясь домой из отпуска, решила не занимать свое место в самолете. Через десять минут она уже искала в интернете – и нашла – работу секретарем в хостеле для туристов-бэкпекеров. Так она на три недели задержалась в Таиланде, несмотря на то что училась совершенно на другое, не имела опыта в сфере гостиничного бизнеса и, скорее всего, больше не займется этой работой, разве что однажды вечером за бокалом вина расскажет о том времени в Бангкоке.
С тех пор прошло почти два года, она учится
