я тебя и уничтожу; пока ты живешь под этой крышей с нами, следуй моим правилам»? Вы серьезно? Стоило мне это осознать, я, честно говоря, немного растерялась. С одной стороны, я захотела разобраться в причинах, но с другой – была глубоко поражена.
Поразмышляем об этом вместе. Сейчас сосуществуют поколения, диаметрально отличающиеся друг от друга по своим ценностям, ориентирам и чертам. С одной стороны, поколение Х (мое, чтобы было понятнее, – те, кому за сорок), породившее детей поколения альфа, которые (здесь я впадаю в крайность) вырастают сами по себе, преждевременно и чересчур быстро. С другой стороны, бэби-бумеры, чьи дети – молодежь, о которой говорится в этой книге, нынешние молодые взрослые, миллениалы, или поколение Y, к которым, напротив, относятся унизительно, как к вечным детям.
Десятилетний ребенок в 2023 году, по распространенному, но порочному мнению, способен самостоятельно решить, сколько времени ему проводить за приставкой, делать ему домашнее задание или не делать. Родители позволяют ему бродить по сайтам для взрослых и лишь потом обнаруживают, что не знают, как с ним справиться, потому что он проводит весь день, уткнувшись в экран, и становится неуправляемым, когда они запоздало пытаются усадить его за математику. В то же время молодой взрослый примерно на пятнадцать лет старше остается дома в пятницу вечером: он хотел пойти ночевать к своей девушке, но ему запретили родители. Сюда же можно отнести историю молодой взрослой двадцати двух лет, которая написала мне на прошлой неделе, что была вынуждена продолжить обучение в университете, несмотря на то что хотела бросить учебу и пойти работать. Родители запрещают ей подавать заявление об отказе от дальнейшего обучения.
В центре – подростки и их родители. Первые (поколение Z) заслуживают отдельного рассмотрения. Вторые, относящиеся к той же группе, что и матери и отцы детей более младшего возраста, показывают все плюсы противоположного подхода, но также и демонстрируют все его проблемные места. Это запутавшиеся, все позволяющие родители, которые пытаются уберечь своих детей от того, что сами слышали в свой адрес (этот дом вам не гостиница; я тебя создал, так я тебя и уничтожу; пока вы живете под этой крышей, следуйте моим правилам), но пока они не слишком отчетливо представляют, как оградить детей от других травм.
Родители, даже если они вдвое старше молодых взрослых, имеют таких же матерей и отцов. Я считаю, этот факт заслуживает нашего внимания.
Родительские семьи миллениалов все еще имеют черты клаустрофильных[34] систем, типичных для определенной культуры, которая, однако, не относится к нашему времени. Я собирала десятки рассказов тех, кто покинул дом, чтобы вступить в брак, как только достиг совершеннолетия, – конечно же, по любви, но еще более ради права сбежать из патриархальной семьи отца-хозяина. В эпоху, когда люди не сожительствовали без брака, тем более не ездили учиться за границу, свадьба была прекрасным поводом съехать от родителей. Это была так называемая нормативная семья, в которой были очень четко прописаны обязанности женщин и детей, а права мужчин не подлежали обсуждению. Власть родителей – часто с применением насилия – была краеугольным камнем всей этой структуры, и развязывание войны против нее (заслуга принадлежит детям) стало революцией, своего рода возрождением. Короче говоря, это анахроничный способ устройства семьи, вышедший из моды, более не существующий.
Однако на данный момент, похоже, нельзя сказать, что это не так. Этот путь не дает себя уничтожить, его трудно умертвить. Мы преждевременно отпраздновали его похороны.
Хотя тут я бы не согласилась.
Существенная часть проблемы – мы не можем продолжать рассматривать семьи молодых взрослых в качестве традиционных. Скорее это семья, которая пытается подражать патриархальной семье прошлого, но терпит неудачу: она на это не способна.
Еще несколько десятилетий назад, до появления интернета, семейная система, разрешающая убийства чести, грубую педагогику, насилие – ради необходимости поддерживать установленный порядок и прикрывать грязное белье, отмываемое в семье, – была популярна. Она соответствовала более широкой социальной системе, которая отстаивала свои принципы и защищала свои средства во имя цели.
В наши дни – мне это кажется очевидным – попытка подражать этой системе лишь заставляет вас нахмуриться. Подросток бы назвал ее кринжовой, работники театра – непристойной, или ob scаena[35], внесценической: ее нельзя допускать на сцену, она там неуместна, ее нельзя демонстрировать публике, потому что речь идет об ошибке отвлекшегося реквизитора, оставившего в первом акте на журнальном столике орудие убийства.
Семьи, застывшие, словно следы на бетоне, не смогли обновиться. Они запрещают подростковое неповиновение, функционально необходимое, чтобы дистанцироваться и сделаться взрослыми во всех отношениях. В результате люди достигают возраста молодежи, не меняясь по сравнению со временем, когда они были детьми и подростками.
Семьи молодых взрослых – это семьи, имитирующие традиционную модель, поскольку они не адаптированы к современности, не способны обновляться (Анналаура сказала бы: переосмыслить себя) и не заслуживают доверия. Теперь тесты на аутентичность доступны каждому, и анахроничным предложением тест больше не обмануть.
Это семьи, застывшие, словно следы на бетоне; они не смогли обновиться или запустить динамику преобразований. Объединение родственников в группы не способствует освобождению от власти клана, поэтому первое, что эти группы делают, – запрещают подростковое неповиновение, функционально необходимое, чтобы дистанцироваться и сделаться взрослыми во всех отношениях. В результате люди достигают возраста молодежи, не меняясь, по сути, по сравнению со временем, когда они были сначала детьми, а затем подростками.
Это имитация семьи, которая в действительности не является семьей, если ее цель не состоит в том, чтобы ребенок вырос и смог уйти. Это скорее удержание в заложниках, где властвует самый настоящий стокгольмский синдром, не допускающий освобождения как единственного пути спасения – для всех.
Это родители, которые не понимают, что мир, в который они привели своих детей, изменился. Они чувствуют себя даже не сданными в утиль, а преданными: они произвели на свет наследников, принимающих чужое, а не их наследство.
Семья молодого взрослого чувствует, что больше ничему не может его научить, и ощущает угрозу исчезновения. Точно так же, как клан, у которого нет наследника мужского пола, теряет возможность передать свое имя, так и родитель миллениала интуитивно улавливает: если ребенок уйдет из дома и станет самостоятельным, он не станет жить так, как его учили, потому что в мире происходят изменения, в которых его родители не участвовали.
Видеть, как дверь дома открывается и ребенок уходит… Чтобы переехать в другой город; стать пчеловодом, в то время как его отец работает нотариусом; сочетаться браком с человеком того же пола; чтобы стать активистом по борьбе с изменением климата, будучи сыном родителей – любителей мыльного футбола на пляже, из-за которого в море попадают моющие средства. Чтобы следовать мечте, которая совсем не прибыльна; отказаться дарить им внуков на планете, где уже восемь миллиардов человек; задавать вопросы, не удовлетворившись устаревшими ответами. Все это серьезная рана для нарцисса, потому что основной посыл таков: я не буду заниматься ничем из того, чем занимался ты, потому что и тебе не следовало этого делать. Ты мог бы это понять, если бы остановился и задумался об этом хотя бы на мгновение.
О чем мы говорим, когда заводим речь о счастье?
Когда я готовила выступление о молодых взрослых для конференции TED, Амбра, клиентка, историю которой я упоминаю в докладе, однажды вечером на сессии решительно заявила мне: «Я изо всех сил пытаюсь быть счастливой в мире, где все устроено так, чтобы человек был несчастлив». Она говорила о многочисленных попытках быть активной, участвовать в общественной жизни, разобраться в себе. Она крутилась между волонтерством, дипломом, работой, с помощью которой содержала себя, отношениями с семьей, которая, как она считала, сильно от нее отличалась, попытками сделать что-то стоящее, заявить о себе, не упустить свой шанс, попытаться не потерять возлюбленного, удержать старых друзей. И все же ей казалось, что она постоянно упирается в прямую противоположность счастья – бьется, как муха в закрытое окно.
Она объяснила мне, что ей не нужны достижения, чтобы быть счастливой. Сам факт, что она приобретает различный опыт, даже если не все из ее
