Деть надулся, но промолчал.
— И ты забыл об одном. То, что с тобой хорошо, знал только ты. Остальные в это время мучились тревогой и сомнениями.
Ее величество с благодарность во взгляде поддержала:
— Я так боялась за тебя, Альгард.
Совенок недоверчиво округлил глаза. Он все еще выглядел настороженным олененком, но первый лед был разбит.
— И всю ночь молилась за тебя Девятиликому.
Юля смотрела на седьмую мать, понимая, что это шанс найти заступника для Совенка. Придушить ревность, свести этих двоих. Интуиция была «за» — седьмая не казалась монстром. Пусть хоть кто-то будет рядом, когда она вернется домой.
— Ты должен извиниться, — прошептала, склонившись к маленькому ушку. Деть тяжко вздохнул — упрямый ослик — поднялся. Подошел к ее величеству, склонил голову, прижал ладонь к сердцу.
— Прошу меня простить за неподобающее поведение, мать Эллиана.
— Обнимите его, — прошептала еле слышно Юля, глазами указывая на Совенка.
Ее величество испугано моргнула, но поднялась, неловко обняла малыша, привлекая к себе. Осторожно, точно Аль мог укусить, провела рукой по жестким волосам.
— Вы правда волновались? — уткнувшись лицом в платье и оттого глухо спросил малыш.
Маска на лице седьмой матери пошла трещинами, и сквозь растерянность и настороженность проглянула нежность.
— Да, милый, очень, — проговорила женщина. Уже не стесняясь, прижала к себе худенькое тельце. И Аль поверил.
— Простите, — прошептал на этот раз вполне искренне, отодвинулся, заглянул в лицо седьмой матери, и та подарила ему растроганную улыбку:
— Я больше не сержусь, правда. Главное — ты нашелся. И буду очень рада, если ты станешь забегать ко мне.
Потрепала по голове, на поцелуй не решилась и предложила:
— Не хочешь глянуть новую книжку? Я оставила для тебя на кресле.
Совенок хотел. Да и скучно ему было сидеть за столом с двумя взрослыми тетями.
— Иди-иди, — кивнула Юля. Еще и Филь задал какие-то легенды… И вот какая учеба после такого дня?!
— У меня сейчас много времени, — словно извиняясь, сказала ее величество, глядя сквозь Юлю и добавляя с горечью: — Слишком много. Вы ведь не знаете наших обычаев? Я считаюсь матерью чужих детей, из которых только Альгард еще ребенок. Остальные уже взрослые или почти взрослые.
Юля сокрушенно соглашалась, подталкивая к откровенности.
— Не знаю, зачем я вам это рассказываю — расстроенно удивлялась седьмая, — я ведь ритуал два раза пыталась пройти. Не получается. Целители меня проверяли. Говорят, проблема не с телом, а с головой, мол, не готова носить ребенка, вот и сопротивляюсь. Но как же не готова, когда я этого так хочу!
На взгляд постороннего человека, ее величество панически боялась детей. Но когда это мешало беременности? — рассуждала Юля, сочувственно кивая. Здесь, однако, это не работало. Вынь и положим им готовность к беременности у той, кто ни разу не носил ребенка! Бред.
Впрочем, ее величество движется в правильном направлении. Аль — отзывчивый ребенок. Немного ласки, и он научит ее любить детей.
— Знаете, мне тут вспомнился один обычай. Примитивный, конечно, но и племя, в котором он существовал, тоже было примитивным. Женщины, которые не могли забеременеть, брали живого скорпиона — такое насекомое размером с ладонь — помещали его в кожаный мешочек и носили под грудью на животе. Скорпион шевелился, и это шевеление под сердцем помогало телу привыкнуть к мысли о ребенке.
— Какой, — задумчиво проговорила ее величество, — простой и одновременно глубокий обычай. Спасибо, я обязательно воспользуюсь вашим советом. Бесконечно рада была познакомиться.
И седьмая мать встала, явно торопясь прямо сейчас отправиться на собственноручный отлов скорпиона.
Юля прокляла свой длинный язык — источник информации сбегал.
— Буду рада, если поможет. И последний вопрос.
Ее величество удивленно развернулась — она явно не привыкла, чтобы ее останавливали, но сдержанно улыбнулась:
— Конечно.
— Кто такая ассара?
— Ах это, — выдержала паузу Эллиана, — точного слова в вашем языке нет. Самое близкое к нему понятие — наставница или учительница. Хотя нет, наставница — ближе. До вечера, ассара.
Хлопнула дверь, и Юля осталась в покоях с Совенком одна. Вот и поговорили…
Совенок, высунув кончик языка, сосредоточенно рассматривал книжку. Юля села рядом на подлокотник кресла, заглядывая через плечо. Видя ее интерес, деть начал вслух переводить историю о путешественнике, попавшем в череду штормов. Эдакий местный Конюхов — один и на утлом суденышке.
— Аль, а сколько тебе лет? — поинтересовалась Юля, поймав себя на ощущении, что слушает беглую речь отнюдь не пятилетнего малыша. Это же не просто читать, еще и переводить, пусть и своими словами, но с листа.
— Четырнадцать, — пожал плечами Совенок.
— Четырнадцать, — эхом повторила девушка, мозги офигели и запросили дополнительной информации.
— А до скольки здесь живут?
Оказалось, жизнь в этом мире отмерялась щедрее, чем на Земле — почти до двухсот, и совершеннолетие наступало в тридцать. Пятый его почти достиг, Совенку — еще ждать и ждать. Юля по местным законам считалась подростком — забавный казус, но вряд ли стоило рассчитывать на снисхождение и ограниченную ответственность. Для иномирцев, как и для животных, здесь явно существовал свой калькулятор — год за два.
— Мне пятьдесят два, — пробормотала потрясенно Юля.
— Сколько вам? — осведомились из-за спины. Господин Четвертый обладал не только хорошим слухом, но еще и отвратительной способностью подкрадываться по-ниндзявски бесшумно. Стука двери слышно не было или он прошел сквозь стену?
— Двадцать шесть, если вам это интересно, — огрызнулась Юля, расстроенная проблемами со слухом.
— Вижу, это интересно вам, — парировал его высочество, усаживаясь на соседний подлокотник. Кресло угрожающе заскрипело, однако тройную нагрузку выдержало.
— Вы действительно так долго живете?
— Сто девяносто — это долго? — искренне удивился мужчина.
Юля не ответила. О чем можно говорить с тем, кто не знает, каково это жить до семидесяти? Кто только в тридцать умнеет настолько, чтобы стать полноправным членом общества.
— А жениться у нас с двадцати пяти можно, — зачем-то добавил Филь.
Умнеть в тридцать, а жениться без мозгов в двадцать пять. «Прекрасное» общество: «справедливое и гуманное», — думала Юля, пытаясь смириться с тем, что кто-то в двадцать шесть — еще ребенок, а не полновозрастная тетя. Жизнь несправедлива!
— Раз уж мы разобрались с возрастом, перейдем к делу, — его высочество достал из кармана тряпочный мешочек, вытряхнул на ладонь мыслевик и шесть мелких камушков, — присаживайтесь, Ю-лия, — махнул на мягкий пуфик.
