посмотрела на куклу.
Деревянное тельце не двигалось. А голова, подставив жёлтому свету безэмоциональное выцветшее лицо, покоилась рядом.
Маришка подняла к волосам мелко дрожащие пальцы. Заправила за ухо выбившуюся прядь.
– Эй, всё хог'ошо? – тихо спросила Настя, трогая её за плечо, когда приютские наконец потеряли интерес к мышелову, и Володя, ногой затолкав куклу обратно в комнату, затворил дверь.
– Хорошо? – прошептала Маришка, не отрывая глаз от латунной ручки. – Ты, верно, издеваешься…
– Тс-с, – Настя попыталась обнять её. – Ничего, эй… Мы все сильно пег'епугались. Но это ничего. Ничего. Надобно только глубоко подышать, помнишь, как госпожа Ми…
– Не надобно мне дышать! – вдруг взвизгнула приютская так громко, что замершие поблизости Володины мальчишки вздрогнули. Все головы резко повернулись к ней. – Я не хочу больше…
– Заткнись! – Володя угрожающе шагнул на неё.
Но она не слушала.
– Как мы будем жить здесь?!
Её руки сильно дрожали. Коридор подёрнулся пеленой – это всё слёзы, стеной застлавшие глаза.
– Я не стану!..
– Закрой рот! – Володина ладонь со звонким хлопком оставила влажный, пахнущий железом след на щеке.
Маришка качнулась, делая непроизвольный шаг к стене. Удар был сильным.
В коридоре повисла недобрая тишина.
Настя уставилась на цыгана, прижимая пальцы к губам. От испуга глаза её сделались ещё больше обычного. Она с мгновение ошарашенно разглядывала его бесстрастное лицо. А затем бросилась вперёд и залепила пощёчину ему в ответ. И приютский, хоть и мог увернуться, отчего-то не стал этого делать. А она замахнулась снова.
– Эу, ну будет! – Александр втиснулся между ней и Володей. – Будет. У нас у всех просто расстроились нервы.
– Обойдём ещё пару коридоров, – Володя, будто и не услышав слов друга, как ни в чём не бывало обратился к Маришке. – Всего пару, лады? И тотчас же вернёмся в спальни. Устроит?
Маришка его будто не слышала. Она всё ещё таращила на него свои остекленевшие глаза, растерянно пытаясь оттереть с щеки кровь. И молчала.
Приютскому пришлось повторить свой вопрос.
Она моргнула, прежде чем брови взлетели вверх.
«Да как ты?..» – снова моргнула, в этот раз чтобы избавиться от перекрывших обзор слёз. И медленно покачала головой:
– Я иду спать сию же секунду. Одна, раз больше никто не желает. – Оторопелый, бесцветный голос её внезапно сменился шипением: – Вы все тут просто спятили! Он же мог кого-то убить!
– Не увлекайся.
Маришка прищурилась.
Володя играл желваками.
Настя переводила умоляющий взгляд с одного лица на другое.
Ковальчик окинула быстрым взглядом собравшихся. Возвращаться явно никто не хотел. Сироты, одаривавшие её угрюмыми взглядами, молчали. И только.
«Разумеется».
– Как знаете, – Ковальчик развернулась на каблуках.
– Отчего же так сложно думать о ком-нибудь, кроме себя?! – Володин громкий шёпот сорвался на хрип, и он схватился за горло. – Хочешь заставить нас тащиться тебя провожать? Где ты была последние пару минут? Нам опасно разделяться!
– Где был ты последние пару минут?! Ещё пошляться по дому?! Пока тебе совсем голову не оторвут?
– Нам нельзя разделяться.
– Так не разделяйтесь! – из глаз снова брызнули слёзы, и Маришка поспешила стереть их рукавом.
А затем круто развернулась и нетвёрдо зашагала в темноту.
– Дура! – бросил ей в спину кто-то из толпы.
Володя двинулся следом:
– Идёмте.
Девушка слышала их тихие шаги за спиной. Жёлтый луч осветил ей дорогу, и она ускорилась, желая убежать от него, вновь скрыться во мраке.
Приютские шли молча. И Маришка почти ощущала кожей исходящую от них враждебность. Как раньше. Как всегда было раньше.
Она сжала пальцы в кулаки, чтобы унять новую волну дрожи.
Они шептались за её спиной. Были слышны смешки. Фырканье.
«Как раньше!» – от отчаяния хотелось взвыть.
Её и без того хрупкое положение в их сиротской общине становилось ещё неустойчивее.
«Настя мне больше не поможет…»
И каким бы недальновидным ни было то решение, у лестницы она резко обернулась и выплюнула:
– Оставьте меня!
Но оказалось, никто и не собирался её преследовать. Володя, как и прежде возглавляющий их маленькое шествие, даже не взглянул на девчонку. Не сказав ни слова, он миновал её, направляясь вниз по лестнице… На первый этаж. И остальные, конечно, как и прежде, проследовали за своим вожаком.
– Идём с нами, – поравнявшись с подругой, Настя на мгновение остановилась. – Пг'ошу тебя! – в шёпоте подружки звучала мольба.
Маришка смерила её брезгливым взглядом – вложила в него все обиды и злость. И страх. Дёрнула плечом и отвернулась.
Через мгновение услышала тяжёлый вздох за спиной. А затем спешно удаляющиеся шаги.
Приютская сжала челюсти.
«Ничего страшного нет в том, чтобы быть одной!»
– Наверх и направо, – донёсся до неё озлобленный голос Володи. – Никуда не вздумай сворачивать, поняла? Не хотелось бы искать потом ещё и тебя, болтливую дуру.
– И коли увидишь мышелова, – с неуместным весельем подхватил Александр, – прячься. А то голову оторвёт!
Лгунья
Маришка поднималась быстро и бесшумно, насколько позволяла ловкость. И все же она была неуклюжей – особенно против подружки Настасьи. Ступени были круты, и приютская то и дело спотыкалась, хватаясь за перила, пальцами увязая в пыли и паутине.
Но лестница почти не выдавала её шагов. Почти не скрипела. Маришкина поступь была мягкой. Поднимаясь в полной тишине, Ковальчик отчётливо слышала приглушённые, доносящиеся с нижнего этажа голоса остальных. Похоже, мышелов заставил их позабыть о том, что в доме они не одни.
Они ведь так, должно быть, шумели – удивительно, как Яков или смотритель не слетелись к ним, будто вороньё на лобное место. В этом отношении им повезло сегодня ночью.
За этот раз, вероятно, пришлось расплатиться потерей малолетки и встречей с проклятой куклой. Всевышние никогда не посылали даров просто так. Жертва – воздаяние, жертва – воздаяние. Так это всегда и получалось.
А теперь? Будет ли Мокошь сопровождать их так долго? Едва ли.
«Болваны! – не без тени злорадства думалось Маришке. – Надо полагать, будет прилюдная порка».
«Хорошая порка будто бы пилюля от всех хворей, – любил говаривать Яков Николаевич господам из попечительского совета. – Да чем народу больше глазеет, тем для них полезнее. Ну неудивительно?»
Те с умным видом кивали, всё поглядывая на брегеты. Ни для учителя, ни для попечителей, ни для сирот секретом не было, что дела благотворительные считались обузой.
«Так им и надо. – Маришкину глотку будто удавкой стискивала обида. – Вас высекут. Всех до одного. Высекут! А я буду смотреть».
Они её бросили. Второй раз за ночь. Просто оставили за ненадобностью.
Разумеется, когда им было до неё дело? Провалится в «дыру в полу»? Ничего, ведь это Ковальчик. Наткнётся на Якова? Да и пускай,
