Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 29
безответная. Конь его неказистый, так до сих пор и без имени, просто Конь, на полкорпуса обогнал всех.
Дым от пожарища был виден издалека. Примчались к уже остывающим головешкам. Земледельцы, пришедшие из ближайшей деревни, хотели потушить пожар, опоздали, и теперь вытаскивали из — под обломков, на постеленные в снег холстины, обгоревшие тела. И хозяина дома, рассеченного саблей пополам, так же безжалостно порубленная боярыня, оба в ночных рубашках, какую— то, еще бабу, челядь или приживалки.
— Нетути доцы, боярышни. Тиуна и кормилицы, — держал ответ перед княжьим воином староста. — На трех санях уехали тати, да еще конных десять или семь, издалека смотрели мальцы. По льду пошли, не побоялись, на ту сторону, к Заволоцью. Видно погост захватили, и жируют. Потом переправят добро к немцам, или в Псков.
Северин направил коня к реке. Мужики баграми растаскивали крепкие бревна. И вдруг услышали стон. Из-под завала, обвязав веревками, как ладью, вытянули на свет божий кормилицу. Баба хоть и надышалась дыма, но пришла в себя, и стала оплакивать боярина и боярыню. Потом будто опомнившись, вытащила из шали завязанной узлом на груди, младенца. Малышка все так же спала, недовольно морща носик от морозного, пропавшего гарью ветра. Северин снял с себя подбитый волчьим мехом плащ и укутал ребенка и кормилицу.
Мужики повезли несчастных в деревню отпевать, Лукерья тоже села в телегу. От пережитого страха кормилица онемела. Что-то все пыталась знаками старосте показать, но все напрасно.
— Умом тронулась, сердешная, — жалели ее деревенские бабы.
Воины мчались по торговому тракту, что шел вдоль реки. Потом торговый путь сворачивал к деревне, а воины стали спускаться к реке. Татей увидели издалека, но кони на лед ступать отказались. Только жеребец Северина понукаемый хозяином, постоял, словно раздумывая, зло фыркнул и отступил назад. Река, спавшая под ледяной коркой, кое-где синела промоинами, и прорубями. Своенравный ее норов, не подвластный даже лютым морозам, часто менял русло. Тем более уже Сретенье Господне, прошло, когда зима с весной встречается. В такую пору лед коварен и опасен.
— У татей видно подковы с шипами. Мой батя когда-то такие ковал, — сказал один из дружинников.
— Для татей? — попробовал пошутить другой, но вои шутку не оценили.
— Погост я тот знаю, — по пути в деревню поведал Северину один из гридней. — Надо припасов взять, да хорошо бы снега дождаться. Рассудительно ответствовал воин, был он не молод, оттого основателен в суждениях и в делах. И прозвище имел Кремень.
— И неделю ждать погоды? А вдруг Ва… боярышня с ними?
— Ранами старыми чую, ночью быть бурану, — успокоил его дружинник.
Но все что не делается все к лучшему. Северин воинов по избам разместил, поспешил в дом к старосте разузнать у кормилицы про Василису. В хате, блеяли, козы, жался к теплому боку печи телок. На полатях шумели дети. То ли дрались, то ли играли.
Хозяйка вытерла вышитым полотенцем лавку, поклонилась и ушла в женский закуток за занавеской. Староста шикнул на детей, разбудил кормилицу, спящую на лавке, прибитой к стене. Умом баба не тронулась, но голоса лишилась. Что-то гугукала, но ни Северин, ни староста ее не понимали. Тогда она побежала в сени и, откинув половик, показала на крышку погреба, да и, открыв ее, сиганула вниз, но опять застряла.
— И смех, и грех. Вот ведь Михрютка неповоротливая, — засмеялся староста. Но при Северине улыбку с лица убрал, и послал мальца за мужиками, снова тянуть бабу — ладью из дыры. Правда старая не знала, не смогла объяснить, в какую сторону ход ведет. Но ясно же, что к лесу, до деревни или тракта слишком далеко. Своих воев варяг беспокоить не стал, а вот мужиков с два десятка со старосты стребовал.
Все ходили, кричали до самой полуночи. Сам Северин кричал так, что потерял голос. Он как в горячке, раз за разом объезжал по кругу поляну, но так ничего не нашел.
— Надоть возвращаться, боярин, — подошел к нему один из мужиков. — Буран идет, вот туца через цас луну закроет и так нацнет мести, дорогу назад не найдем, сгинем. Говорил на местном языке, цокая, и варяг не совсем его не понимал. Мужик умолчал о том, что они — то кумекали, про варяга, что тот непременно оборотень. Что ему бурана боятся или леса, но конечно все это говорили шепотом, чтобы воин не услышал.
Ночевали в деревне, Северин выпил кипяток с медом, спать отказался, сидел всю ночь у стола. Старостиха тыкала мужа в бок и шипела на ухо: «Ведь все свечи пожжет ирод нерусский. Это ведь освященные в Сретенье свечи, «громницы», оберег на весь год. Дом от пожара и бед, посевы — от града, а нас, — от сглаза и болезней.
— Никшни, он княжий человек, знацит так надо.
Старостиха с досады спихнула мужа с печи. Тому пришлось лезть на палати к детям. Правда зарок себе дал, как только вои съедут со двора, проучит бабу вожжами.
Свеча догорела, и Северин вышел на двор. Там бушевала метель. Ветер иногда разгонял темные тучи, и когда проглядывала луна, в ее серебристом свете, глаза варяга мерцали загадочным отблеском.
— Манька, Манька, — смеялся на полатях младший из старостиных погодков. — А вдруг он оборотень, сцас как обернется в волка и утащит тебя в лес.
Младшие с ужасом замирали, а Манька, дородная девица, перестарок, фыркала.
— Да, хоть бы с волком, все едино, от вас подальше.
— И не забоишься? — спросила младшая сестренка.
— Вот еще, мне вот на святоцные гадания, вепрь по гузну щетиной терся.
Конечно, хитрая девка, умолчала, что это пастух обрядился в козлиную шкуру, и щупал ее голый зад
— Да спите уже, неугомонные, — осадила их мать и скоро все уснули. Северин, вернулся в избу. В ней стоял тяжелый дух: дегтя, кислой капусты и чеснока. Вынул из печи чугунок с остатками снеди, и, поев, уснул прямо за столом, положив голову на руки.
Конечно, искать кого-то в лесу после такого снегопада бесполезно. Буран все следы замел, сани староста не дал, мол, всего двое, и одни в починке.
Вернулись в город несолоно хлебавши.
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 29
