всегда этот странный человек или работал, или читал. Наверное, по ночам еще и спал, но мы, дети, этого не видели.
Я еще поплакала и на ощупь обошла шатёр снова, отодвинув тюфяки подальше от очага, собрав с земли рассыпавшиеся плошки поставив их на низкий стол. Круг замкнулся. Вроде бы все. Оказалось, что я стою перед занавесью, ощупывая кольца. И потянула в сторону, открывая выход.
Рам приподнялся на локте, удивленно вглядываясь мне в лицо:
— Ты плакала? Я не слышал. И как ты умудрилась так перемазаться за несколько минут?
Я остолбенела, — За несколько минут? За сколько за несколько? — брат хмыкнул, — Ну не знаю, — за пять?
Слезы подступили к моим глазам, — Какие пять, Рам? Это длилось целую вечность!
Брат приобнял меня, слегка щелкнув по носу, — А неприятные вещи всегда длятся долго, не замечала? Научись делать из них приятные, и будет куда как проще.
Круги перед глазами перестали мелькать. Я сидела, погруженная в воспоминания, успокаиваясь, расслабляясь, и вдруг, на самом краю сознания раздался Голос:
— Справедливости! Я требую Справедливости! — он волной поднимался внутри, сметая всё.
— Именем убитой любимой! — ужас от осознания неотвратимости охватил меня,
— Именем опозоренной сестры! — я бросилась к выходу из шатра, спеша выбраться за пределы стана, пока Лохем не закончил призыв.
Глава 12. Резня
Я бежала по направлению к Городу, ведомая медальоном Князя. Медальоном, который взяла не зная зачем. Подумала тогда, — Свадебный подарок? Что ж открыто не вручает?
И зажала в кулаке, уходя вслед за отцом.
Сейчас же неслась, сбивая ноги в кровь, задыхаясь, запоздало поняв, что выскочила, не покрыв голову от солнца, в легких сандалиях, не взяв с собой даже воду. Впрочем, это меня как раз мало тревожило. Поиск воды никогда не занимал более получаса. В крайнем случае, притяну воду с неба, — подумала я.
Пустыня была мне родной. Я знала, почему не поет утром свою предрассветную песню птица, или не вылезает из норы дикобраз; где отложила яйца пустынная гадюка и под каким камнем прячется от жары скорпион. Это был мир, в котором я выросла, а благодаря объяснениям Рама, который мог общаться с каждым на его языке, я довольно сносно знала повадки обитателей, живущих за границей стана. Внутри никаких опасных животных отродясь не было.
Город, по сравнению с этим моим родным миром был чем-то чуждым, непонятным. Камень давил на меня. А Тьма, которой он был напитан, — душила.
Я почувствовала его раньше, чем увидела. По запаху гари. Подойдя еще ближе, увидела всполохи пламени, поднимающегося за городской стеной.
Силы были на исходе. Я жалела, что не взяла лошадь. Хотя кто бы мне её дал?
Путь оказался гораздо длиннее, чем я ожидала. Вчера дорога домой показалась совсем короткой. Сидя на лошади вместе с Дарином, я не обратила внимания на то, сколько мы ехали. Прятала лицо на его груди, хотела спрятаться от мыслей. Да разве от них спрячешься?
Губы Князя, — нежные, настойчивые, что сводили меня с ума ночью, — на утро они были сжаты в полоску. Жесткую, упрямую. Как вкусно они целовали ночью, какие слова шептали, — утром эти губы не произнесли ни слова.
Я была в замешательстве. Не понимала своих чувств. Ночь, которая перевернула весь мой мир, казалась сейчас ненастоящей, выдуманной. Хотя разве такое выдумаешь?
Почему он выбрал меня? Украл, не побоявшись гнева детей пустыни? Прошел Ритуал, не боясь смерти. Он… любит меня? Разве возможно полюбить кого-то не зная? В чём подвох? Чего я не знаю? Да и в общем-то, что я знаю? Мало. Очень мало. По законам Тьмы он теперь мой муж?
У темных свой закон, — закон Справедливости: “Твоё-твоё, моё-моё”. Ворам рубили руки; клятвопреступникам, — языки. Тот, у кого не было дома в Городе, не мог там остаться на ночь. Тот, у кого не было заработка, очень быстро оставался и без дома, а потом изгонялся стражниками за городскую стену.
Почему же я сейчас бегу, туда, где люди живут по всем этим диким законам и где находится человек, связанный со мной лишь тонкой полоской тьмы? Почему не дожидаюсь обряда единения в своем шатре? Ведь отец обещал. Он поклялся!
В первое мгновение, когда отец приносил клятву, я вспыхнула, — почему меня никто не спрашивает? Потом подумала, — наверное отец решил избавить меня от лишних терзаний, приняв решение за меня.
А сейчас вдруг остановилась, осознав то, что не давало мне покоя все эти сутки, зудело назойливой мухой на краю сознания. Отец поклялся пятерыми ПРИСУТСТВОВАВШИМИ братьями. Лохема с ними не было.
Я стояла перед городской стеной, борясь с накатывающей дурнотой. Все пространство перед входом было усеяно телами. Мужчины, женщины, дети — все безоружные. В длинных белых рубахах. Когда-то белых. Живых среди них не было.
Почему столько крови? Ведь Лохем говорил, что если приходится убивать, то делать это нужно быстро, одним ударом, не заставляя человека мучиться больше, чем ему приходится, принимая смерть?
Зарыв рот руками, пытаясь сдержать, подступающую к горлу тошноту, я бросилась вперед, к воротам, стараясь смотреть лишь прямо перед собой.
Подойдя к арке ворот, — застыла, не решаясь войти. Город всегда был закрыт для чужаков. Зловеще заскрежетала решетка над головой.
— Именем Милосердия! — я сделала шаг в арку, и решетка поехала вниз, ускоряясь. Где-то скрежетала разматывающаяся цепь.
— Принимая имя Княгини Этого Города! … — зубья застыли над головой, рывком, останавливаясь, — и я шагнула в Город.
На дрожащих ногах, медленно, делая маленькие шаги и чувствуя, как течет сила, поднимаясь от ступней вверх. Черная тяжелая сила. Сила, бросившаяся в виски ненавистью. Понимая, что стою босая, на мостовой из черного камня, я замерла. Камень питал меня?
Легкие сандалии не выдержали этой дороги, и я вынуждена была выбросить их, проделав большую часть пути босиком. За все это часы я сделала лишь одну остановку в пути, и та была вынужденной. В последний момент, услышав стук приближающихся копыт, я едва успела спрятаться за камнем от проносящегося мимо всадника. Гарон гнал лошадь галопом, оставляя облако пыли за собой. А я замерла, глядя ему вслед в недоумении. Он был в Городе? Зачем?
Улицы были залиты кровью. Кровью, по которой я скользила босыми ногами. Кровью, которая текла, впитываясь в черный камень. Повсюду валялись трупы.
Я бежала наверх, к площади, спотыкаясь о тела и молясь, чтобы мой брат был жив. Мне не было никакого дела ни до этого странного города, ни до его порядков. Лишь мысль, глупая,
