друга Захар Модестович и Ангелина Павловна.
Да, так, пожалуй, будет лучше всего. Управляющего я буду звать по имени-отчеству, звучит такое вполне себе приязненно, а вот ему придётся именовать меня сиятельством, потому как обращаться ко мне по имени-отчеству он может лишь с моего дозволения, а такового господин Габалье не получит, и тем самым между нами будет сохраняться известная дистанция. Так сказать, грамотно используем особенности сословного общества.
— Обыкновенно нашли, ваше сиятельство, — негласно предложенные мною правила господин Габалье принял. А что ему оставалось? — Господин Гуров несколько раз отправлял после представления цветы в уборную Ангелины Павловны, и однажды принёс их самолично. Все мы, и Ангелина не исключение, поначалу полагали, что события будут идти обычным порядком, а оно, изволите ли видеть, свадьбой закончилось…
— Обычным порядком? — что я на это услышу, я примерно представлял, но мне нужен был ответ недвусмысленный.
— Да, вы же, ваше сиятельство, знаете, что актрисы обычно живут на содержании своих, хм, поклонников, — виновато улыбнулся Габалье.
Я знал. Собственно, потому актриса и считается неподходящей человеку с положением парой, что по образу жизни своей она содержанка. Вдаваться в причины такого поведения служительниц Мельпомены мне как-то никогда не хотелось, вот и сейчас интересовало меня совсем иное.
— А на чьём содержании Красавина жила до знакомства с Гуровым? — спросил я.
— Не поверите, ваше сиятельство, ни на чьём, — кажется, Габалье и сам себе не очень-то верил. Ясное дело, не поверил и я. Неверие моё, должно быть, ясно читалось у меня на лице, потому что Андрей Вильгельмович тут же пустился пояснять: — Честное слово, ваше сиятельство! В Москву Ангелина приехала с какими-то деньгами, не очень большими, и жила чуть ли не впроголодь, даже жильё полгода не нанимала, я ей позволил прямо в театре квартировать, потом только сняла меблированную комнату. Да вы у кого хотите спросите, кто сейчас в театре, вам все подтвердят!
— А откуда она приехала? — захотел я уточнить.
— Из Минска, — ответил управляющий.
Ну да, логично. Родом она из Бреста Литовского, должно быть, сначала в Минске играла, потом решила московскую сцену покорить…
— А почему она так себя вела, не знаете? — вернулся я к необычному для актрисы образу жизни Красавиной.
— Знаю, — ответил Габалье. — Не хотела размениваться на содержателей, внимания которых надолго не хватит.
— Вот как? — недоверчиво отозвался я.
— Ангелина сама так говорила, — пожал Габалье плечами. — Да спросите кого угодно, она не скрывала.
Следующие два часа я провёл в разговорах с актёрами, актрисами и прочими театральными служителями. Как ни странно, все они подтвердили слова Андрея Вильгельмовича. Мужчины, актёры и служители, такое поведение Красавиной в той или иной степени одобряли, женщины, актрисы и служительницы, больше ругали (а ещё больше завидовали), но никто — никто! — даже не пытался сказать, что это было не так. М-да, получается, что брак Захара Модестовича и Ангелины Павловны осуждали совершенно незаслуженно… В душе своей госпожа Красавина содержанкой, конечно, оставалась, потому что всё равно нацеливалась на поиск богатого мужчины, вот только в жизни она до встречи с Гуровым ею не была. По крайней мере, не была она содержанкой в Москве — что и как в этом смысле происходило с Красавиной в Минске, никто здесь не знал.
Удалось узнать кое-что и о Даше, Дарье Степановой Кошелевой. Было ей восемнадцать лет, и за год до знакомства с Гуровым Красавина устроила девушку в театр, где Даша исполняла работу гримёрши. Хм, девушка из мещан, в четырнадцать лет умеющая обращаться с косметикой? Не особо хорошие предположения о роде её тогдашних занятий у меня появились, прямо скажу. А ещё стало мне интересно, почему Красавина, покинув театр, и Дашу с собой увела. Что за этим стояло? Ведь если младший Погорелов выгораживает своим дурацким признанием именно Дашу, это может иметь значение…
— Алёша, ты что, и с Марией Жемчужиной говорил? И с Анастасией Славской? И со Степаном Загорским? И даже с Ольгой Штольц?! — по мере перечисления театральных знаменитостей, с коими мне пришлось беседовать, Варины глазки всё больше и больше округлялись. — Какие они? Расскажи!
— Какие они на сцене, ты и сама видела, — напомнил я. — А в жизни они скучные и неинтересные.
Ну в самом деле, не буду же я рассказывать Вареньке, что Мария Жемчужина оказалась особой до крайности желчной и завистливой, и вообще, никакая она не Жемчужина, а очень даже Требухова, что Анастасию Славскую, которая просто Петрова, в театре все за глаза именуют не иначе как «наша глупышка», что Степан Загорский (как ни странно, и вправду Загорский) если и бывает трезвым, то только когда спит, а уж что говорят в театре про Ольгу Штольц, в жизни Смирнову, я в трезвом виде передать постесняюсь, ограничусь тем лишь, что ни настоящей её фамилии, ни сценической [1] содержание тех рассказов никак не соответствует. Да и как та же Славская всячески вертела передо мной хвостом, говорить Варе точно не стану. Хотя появилась у меня интересная мыслишка…
— Знаешь, Варенька, очень может получиться так, что и ты сможешь со всеми ними побеседовать, — губки любимой супруги, только что обидчиво надутые, растянулись в радостной улыбке.
А что, запустить Варю в театр представлялось мне неплохой идеей. Всё же с женщиной актриски, глядишь, и пооткровеннее будут, чем со мной. Да и прививка от чрезмерного восхищения театральным блеском супружнице точно не повредит…
[1] Stolz — гордый (нем.)
Глава 7. Первые итоги и небольшой перерыв
— Как видите, Борис Григорьевич, не так уж много мне удалось узнать, — самокритично закончил я излагать итоги своих походов к Погореловым, Гуровым, присяжному поверенному Друбичу и в театр.
— Да и не так мало, Алексей Филиппович, — благодушно отозвался Шаболдин. — Сами-то что думаете обо всём узнанном?
Хороший вопрос. С приставом мы встретились ближе к середине дня, последовавшего после моего визита в театр, так что времени подумать у меня хватало, и потратил я это время отнюдь не впустую. Итоги моих раздумий выглядели примерно так…
Прежде всего, можно было считать установленным, что своим самооговором и последующим молчанием младший Погорелов покрывал именно Дашу. Другой вопрос, травила она Гурова или нет, но Погорелов-то очевидным образом полагал, что отравительница именно она, вот и спасал её столь самоотверженно и глупо. Почему
