Иммануил встречал их хорошими вестями. Он успел познакомиться с российским инженером Николаем Александровичем Огаревым, который вот уже несколько лет служил адъютантом при брате царя великом князе Михаиле Павловиче. Огарева только что избрали в царский комитет по морским минам. К тому же у него имелся на примете участок под строительство фабрики на окраине Санкт-Петербурга. Вместе они планировали открыть механическую мастерскую и кузницу. Фирма будет называться «привилегированная колесная фабрика Огарева и Нобеля»6.
Морские мины, решившие на время финансовые проблемы Иммануила, по-прежнему находились на стадии эксперимента. Многое еще предстояло сделать, прежде чем запускать их в производство. Тем временем Нобель и его новый компаньон начали претворять в жизнь парочку других идей. Например, они сконструировали станок для изготовления колес из закаленного дерева, получив на него в России 10-летний патент. Вскоре они наладили производство этих колес и продажу их российской армии. Окрыленный успехом с морской миной, Иммануил пытался теперь разработать мину, которую российская армия смогла бы применять на суше.
Великий князь Михаил Павлович живо интересовался работой двух компаньонов, «смазывая», когда требовалось, бюрократическую махину. То, что его адъютант Огарев сидит на двух стульях, его нимало не заботило. В правление Николая I все, связанное с армией, становилось приоритетом. Нередко один и тот же человек и представлял государство, и наживался на прибыльной военной промышленности.
Николай Александрович Огарев имел дворянское происхождение и умел продвинуться, используя для этого каждую возможность. Будучи на десять лет моложе Иммануила, он уже имел за спиной долгую военную карьеру. Увенчанный орденами, он, однако же, был известен тем, что умел рассмешить любого. На досуге он занимался сочинением стихов. В то время Огарев собирал материал для «драматического повествования» под названием «Оскорбленная подозрением невинность, или праведный охотник», которое сохранилось для потомков в его личном архиве.
Почти десять лет Нобель и Огарев вместе управляли своим предприятием. Один из коллег Огарева охарактеризовал его как «человека доброго и приятного», подчеркивая, однако, что с Николаем Александровичем надо держать ухо востро: «…играй как с медведем, всё ничего, всё ничего, а как вдруг озлится да ни с того ни с сего и тяпнет»7.
Младшие Нобели покинули Швецию в тот год, когда появились народные школы. Швеция и ранее была известна тем, что там даже самые бедные крестьяне обычно умели читать и писать. В России наблюдалась обратная ситуация. Кто-то подсчитал, что в начале 1840-х годов лишь один из сорока взрослых жителей России знал грамоту настолько, чтобы уметь прочесть стихи великого Пушкина хотя бы по слогам. В тот год, когда Альфред Нобель прибыл в Санкт-Петербург, только 200 000 российских детей обучались в школах – и это в стране с населением более чем в 60 млн. Разрыв в образовательном уровне между городом и деревней оставался огромным.
В Петербурге существовала шведская церковная школа. Ее организовали при церкви Св. Екатерины, среди паствы которой доминировали шведы из Финляндии, мощным потоком хлынувшие в столицу. В предшествовавшие годы деятельность школы сильно расширилась. Она даже получала финансовую поддержку от императора – с условием, что детей, помимо шведского языка, будут обучать русскому, немецкому, каллиграфии, арифметике и религии.
Неизвестно, посещали ли Людвиг и Альфред шведскую церковную школу, возможно, временно, в ожидании старшего брата. Всю весну 13-летний Роберт пересекал Северное море на бриге Astrea и воссоединился с семьей в Санкт-Петербурге только в июне. К этому моменту Андриетта уже была на четвертом месяце беременности. В конце октября у Нобелей родился долгожданный младший брат их трех сыновей. Последышу дали имя Эмиль Оскар8.
Теперь Иммануил Нобель был человеком состоятельным и мог обеспечить своим старшим сыновьям домашнего учителя. Из его письма домой в Швецию мы узнаем, что именно так в конце концов решился вопрос с их обучением. Традиционно для этого нанимали студентов университета, однако семья Нобель искала учителя со знанием шведского языка. Выбор пал на Ларса Бенедикта Сантессона. Сын судовладельца, юрист лет пятидесяти с небольшим, он когда-то работал при шведском дворе, но потом, просадив все свое состояние в азартных играх, сбежал от долгов в Россию.
Сантессон, проживший в Петербурге четверть века, кормился за счет преподавания языков в кадетском училище. О нем говорили, что он «человек со светлым умом и большой чиновничьей сметливостью». Его частные ученики со временем отлично освоили русский язык, хотя от акцента избавиться так и не смогли, даже Людвиг, который остался в России на всю жизнь. Во взрослом возрасте Альфред, похоже, избегал русского языка, если судить по его обширной переписке, обычно он писал на шведском, английском, французском или немецком9.
Магистр Сантессон был человеком образованным и остроумным, постоянно следил за бурной интеллектуальной жизнью российской столицы 1840-х годов. И наверняка познакомил своих новых шведских учеников с лучшими образцами литературы и философии10.
* * *
В своей книге «Русские мыслители» (Russian Thinkers) британский историк российского происхождения Исайя Берлин[11] описывает интеллектуальный мир России и Санкт-Петербурга 1840-х годов. Долгое время тон задавала кучка интеллектуалов, объединившихся вокруг страстного и энергичного литературного критика Виссариона Белинского. Многие из них ездили учиться в Германию – как естественное следствие того, что царь Николай вырубал на корню всякие мысли, исходившие из «опасной» постреволюционной Франции.
Съездив в Германию, русские путешественники возвращались домой, переполненные метафизическими идеями немецких философов вроде Фридриха Шеллинга и Фридриха Гегеля. Всем сущим, утверждали они, управляют не механические законы, которые можно обнажить в научных экспериментах. Глубинные загадки бытия можно познать лишь на мыслительном уровне. Мысли, чувства и поэзия важнее всех на свете пробирок для того, кто хочет понять, как устроен мир.
По мнению модных тогда в Петербурге немецких философов, главным предназначением человека является поиск квинтэссенции «духовного начала». Именно оно открывает истину и абсолютную красоту. В таких поисках микроскопы не помогают. Каждый должен найти свой собственный внутренний свет, свой собственный «отзвук космической гармонии». Ответы и идеалы сокрыты не в поверхностной повседневной действительности.
Идейная подоплека романтической философии пришлась по вкусу юным русским мыслителям. Берлин писал: «Для каждого, кто был молод и не чурался идеализма в России в период с 1830 по 1848 год или просто по-человечески ужасался социальным условиям в стране, было утешением услышать, что возмутительные черты российской жизни – безграмотность и нищета крепостных, необразованность и ханжество духовенства, коррупция, неэффективность, грубость и своеволие правящего класса, мелочность купцов, лесть и бесчеловечность – вся эта варварская система, по словам западных ученых, представляла собой лишь пузырь на поверхности жизни»11.
