он подумал, что вся эта конструкция, какой он видит ее изнутри, в сущности, нелепа, а снаружи она для него пока не существовала. Он не очень отчетливо помнил, как сюда попал, в темноте здание показалось ему несоразмерно большим и даже чудовищным, с какими-то ступенчатыми террасами, башенками, балконами в восточном стиле, нависавшими над запущенным садом. Сад был точно запущенный, он это знал, потому что в одном месте ему пришлось продираться сквозь заросли одичавших роз, вольно шагнувших через плиты, которые вели от ворот ко входу. Он держался на ногах с помощью Кройку, но все же сумел отметить состояние сада. А теперь вот эта вилла, вилла «Катерина», насколько он помнит, взялась поразить его своими внутренними угодьями. Коридор был узок, двое едва могли бы в нем разминуться, темнота пахла тайной, и, снова взявшись за бронзовую ручку с дыркой на месте камня и открыв вторую, точно такую же тяжелую, как первая, дверь, он не без удивления обнаружил снова пустую залу с огромной, как корабль посреди залива, кроватью, высокую холодную залу с плесенью на стенах, сочащихся сыростью. Только пятна краски были другие, некогда пурпурные, а теперь линяло-розовые, они местами сохранили первоначальную пронзительность цвета. Он подумал, что где-то в коридоре, который он пересек, привлеченный симметрией дверей, должен быть выход, ведущий либо в глубину здания, либо в кущи дикого сада. Симметрия двух зал его заинтриговала, он чувствовал, что в этой зоне и есть тайна дома — что за дом без тайны, — и, вернувшись в коридор, пошел на ощупь вдоль шершавых стен, напрягая глаза, пока не наткнулся в самом деле на деревянную дверь, темную, почти невидную в рассеянном свете. Он навалился на нее всей тяжестью, ожидая сопротивления, но дверь поддалась мгновенно и бесшумно, как будто ее скрытые в стене петли были недавно смазаны, кто-то, вероятно, часто ходил на эту половину дома. Он вылетел в широкий холл, прямо под сияние огромного витража с преобладанием золота и пурпура — красок византийского величия, по его разрозненным книжным представлениям сразу подсказывающих имена Сфренциоса, Прокопиуса, Аны Комнены, — удивительное тепло исходило от витража, а под ним явно был парадный вход этой молчащей до поры до времени виллы «Катерина». Его шаги гулко отдавались от зеленой матовой мозаики пола, заляпанного старой и новой грязью, холл был высокий, по бокам его сторожили двери, некогда молочно-белые, — настоящая зала, по замыслу, зала для приемов. Над дверью, через которую он сюда проник, в нише располагалась ложа, вероятно, там, под потолком, шел невидимый круговой коридор, впускавший в ложу музыкантов. Он представил себе, как раскрываются боковые двери и комнаты за ними вместе с холлом образуют салон для приемов на французский манер, с танцами, точно как в романах, только здесь, во Владии, все было в других пропорциях, и зала поменьше, и боковые комнаты наверняка не дотягивали до нужных размеров, но все было, а местное вино, отвоеванное у этой вязкой желтой земли, вполне заменило бы рейнское, бургундское и разные шампанские. Его потянуло побродить по комнатам, не может быть, чтобы там не осталось хоть что-то от духа стародавних балов, но он отложил удовольствие, подошел к парадной двери, попробовал, открывается ли, открыл и вышел на воздух, чтобы оглядеть наконец виллу снаружи, иначе приключение получалось неполным. Конструкция была хаотичной, особенно второй этаж, где за кратким промежутком дисциплины и строгости, расположившим в правильном порядке ряд стрельчатых окон, вдруг выпирала вверх полукруглая башня, наверняка с бесполезным, без тепла и света, внутренним помещением, а за башней стелилась терраса на полкрыши, огороженная цементной балюстрадой со стилизованными под цветы столбиками. Отливающая золотом черепичная крыша далеко выдавалась за край серого здания — откуда оно взялось, такое, в кругу халуп, крытых соломой, в кругу лавчонок из глины и ветхого дерева, пропитанного влагой и копотью, сотрясаемого ордами насекомых? Взялось, вероятно, в романтические времена, сразу после войны, после первой войны, судя по некоторой геометричности форм, — подобный стиль появился на улицах Города и Столицы в период краткого благополучия. Чем дольше он смотрел на виллу, тем больше било ему в глаза чудачество ее замысла. Чудачеством была и надпись, отлитая на цементном фронтоне: ВИЛЛА КАТЕРИНА, — которая в такой дыре, как Владия, сообщала дому значительность, хотя бы тем, что присваивала ему имя, ведь имя — один из шансов выжить, даже если когда-нибудь на этом месте будет пустырь и бурьян.
Викол Антим отступил на несколько шагов назад, чтобы окинуть взглядом все это отсыревшее, замшелое по углам строение, и увяз в желтой глине, врезавшись в куст одичавших роз, где красным пунктиром обозначались остатки цветов, сожженных инеем. Ему показалось, что на него смотрят, что в одном из стрельчатых окон кто-то есть, кто-то неподвижный, в черном, за складками шторы, ветхой до дыр, когда-то, наверное, роскошной, украшенной бахромой. Он оглянулся — вилла стояла на возвышении, через дорогу был большой огород с остатками картофельных плетей и капустных раструбов, прилегавший к задам параллельной улицы, где лепились друг к другу домишки, крытые луженой жестью, почти красной от ржавчины, с желтыми, как бы масляными пятнами на покоробленных дворовых фасадах.
Он вернулся в дом и наскоро обошел нижние комнаты, они были просторные, пустые, с почерневшими и кое-где вздутыми полами, присыпанными пепельно-голубой пылью с облупленных стен. Уцелели только канделябры, и тем не хватало свечевидных лампочек, а еще лучше — самих свечей пчелиного воска, которые не дают копоти, а только приятное тепло и благовоние. Иногда движение отворяемой двери вздымало в воздух обрывки старых мятых газет, от их шороха становилось тревожно, и он поспешил подняться по внутренней лестнице, которую предполагал одной из двух, симметричных по отношению к тем двум спальням на концах центрального коридора. Он взбежал вверх по ступеням и осторожно потянул на себя первую дверь.
В старинном кресле, опираясь о подлокотники, глядя скорее испытующе, чем строго, одетая в длинное платье черного бархата, глухо застегнутое на большие круглые пуговицы (как картинка из старого журнала, какого-нибудь «Воскресного мира»), не мигая и не склоняя головы, старуха с высоко подобранными и уложенными на затылке волосами ждала его, и в голубизне ее глаз был лед, как будто она прекрасно понимала свою чуждость миру, который мельтешил за этими стенами. Он шагнул через порог, притворил за собой дверь и, стоя руки за спину, чуть ли не прислонясь к косяку, отчетливо произнес:
— Викол Антим, учитель истории.
Затем счел нужным продвинуться на несколько шагов, но при первом же движении услышал:
— Сударыня! — И спустя долю секунды: — Или мадам, как вам
