тоже пошла вместе с нами. С тетей Настей остался Филипп.
Мать не сказала нам, в какой мы пойдём лес. Я понял это тогда, когда мы вышли за село и стали огибать болото.
— Мам, а ты куда нас ведешь, никак в Сафроничев лес? — спросил я.
Людмила после моих слов вздрогнула и неожиданно расхотела идти за ягодами. Однако мать не стала ждать от нее, когда она откажется совсем, и сказала:
— Нас, если мы пойдем в другой лес, не поймут. В Сафроничевом лесу малины видимо-невидимо.
Людмиле ничего не оставалось делать, как согласиться с ней.
Лес находился недалеко. Раньше я любил собирать ягоды. Решил, и сейчас показать класс. Мне хотелось удивить всех, особенно Людмилу, я представлял, как она заглянет в мое ведро и ахнет.
— Тетя Надя! Тетя Надя! Посмотрите сколько у Сени ягод!
Но, чтобы мое намерение осуществилось, нужно было изрядно поработать. Для этого я забирался в самые дебри кустарника. Малина довольно больно кололась. На мне были одеты штаны из грубого материала, рубашка и легкая из «плащевки» куртка.
На дочке был костюмчик из джинсовой ткани. Моя мать и Людмила были похожи на таджичек: помимо платьев они натянули на себя еще и штаны.
В поисках малинника Шувара вначале находилась поблизости около моей матери и Светика, но скоро она увлеклась. Первые ягоды, упавшие на дно ведра раззадорили ее. Людмиле тоже захотелось всех удивить. В детстве она была заядлой сборщицей ягод.
Пробираясь в лес все глубже и глубже я торопливо срывал и бросал в ведро малину. Скоро от большого количества ягод дно ведра скрылось. Шувара следовала за мной, не отставала. Какое-то время я наблюдал за ней, но затем выпустил из вида. Она предстала передо мной неожиданно. Вначале я услышал ее голос, а затем уже увидел саму Людмилу:
— Сеня, я взяла с собой фартук, но так и не повязала его. Боюсь испачкаться. Помоги мне, я одна не справлюсь, — и она, набросив на шею фартук, повернулась ко мне. Я, обхватив ее за талию, попытался завязать лямки, но мне почему-то это не удавалось: руки у меня стали дрожать, я напрягся. Людмила повернулась ко мне лицом и обняла меня. Я потянулся к ней. Она буквально набросилась на меня и стала всего целовать:
— Сеня! Ты знаешь, должен знать! Я люблю тебя, давно люблю. Меня к тебе толкала моя мать. Но я не могла. Думаешь, она не была у Петенихи? Была! Она ей нагадала, что если кто-то из нашей семьи породниться… — Людмила замолчала, затем, глотнув со всхлипом воздух, продолжила, — словом проклятие Сафронича спадет. Я не хотела любить тебя по указке матери. Наверное, я дура? Да! Ты так сейчас думаешь?
— Нет, что ты! Нет! — воскликнул я. — Возвратить уже ничего нельзя. Что есть, то есть. Я бы хотела иметь от тебя ребеночка, ну такого как Светик, — прошептала еле слышно Людмила. — Как я завидую твоей Елене. Полгода назад я перенесла операцию. Ты знаешь, тебе мать или еще кто-нибудь из наших — непременно рассказали? Я не могу иметь детей!
Я стоял как в тумане. Мои руки обнимали Людмилу, прижимали к телу. Я чувствовал ее всю, но мой мозг был пассивен. Завязать фартук я так и не смог. Его закрепила на поясе Людмилы моя мать. Шувара едва заслышав шум, раздвигаемого малинника, вдруг отскочила от меня. И, конечно, вовремя.
— А вот вы где? — услышал я голос матери. — Ну-ка показывайте, много набрали малины!
Заглянув в ведро, мать похвалила меня.
— Однако, — сказала она, бросив взгляд в ведро Людмилы, — ты Сеня немного отстаешь!
Лицо дочки было все испачкано. Она улыбалась.
— Посмотрите, посмотрите, сколько у меня ягод.
Я заглянул, дно ее ведра было едва заполнено, но Светик была довольна.
— Да у тебя ягод много, очень даже! — сказал я дочери и улыбнулся. Она обрадовалась и сообщила:
— Я наберу полное ведро, вот увидите.
Скоро ведра были доверху заполнены малиной, и мы отправились домой.
Обратная дорога лежала через поле. На нем когда-то островком выделялась усадьба Сафронича. Когда его дом разобрали, он этот островок сузился, но все еще оставался — никто не хотел рубить яблоневый сад. Деревья постарели, стали падать, и усадьба была окончательно разорена.
Идти было не удобно. На поле росла кукуруза. Хотя ее и скосили на корм скоту, но нам под ноги попадались торчащие из-под земли жесткие высохшие стебли.
Я постоянно наталкивался на них. Разговор, состоявшийся с Людмилой в лесу, заставлял меня иначе смотреть на нее. Поблекшая от невзгод — она все еще тянула меня к себе. Не знаю, чем, но тянула. Слова Шувары меня выбили из колеи. Многое из того, чего я не понимал, стало для меня ясным только теперь.
Каким бы не был смешным роман тети Насти с моим отцом, но он был одним из шагов Шувары. Даже поездка Ирины, сестры Людмилы оказалась неслучайной. Как после я выяснил, Сафронич оставил дяде Тимофею адрес своего старшего сына: он надеялся, что тот опомнится и исправит положение. Ирина в городе бегала за внуком Сафронича — все делала, чтобы породниться. Однако ей это не удалось. Выполнить наказ матери она не смогла.
Людмила любила меня. Тетя Настя хотела использовать ее любовь и, видя, что я заглядываюсь на нее, толкала дочь в мои объятья. Она же сторонилась меня, избегала из-за боязни, что наша любовь по воле матери может быть опошлена.
Тетя Настя пыталась использовать не только меня, но и моих братьев. Особенно рьяно она однажды набросилась на Василия. Случилось это, когда ее старшая дочь пошла по рукам. Анастасия Ивановна, останавливая жену Василия, где-нибудь в магазине, говорила ей:
— Ах, как тебе повезло. Моя Ирина не может нахвалиться твоим мужем. Ты просто счастливая, — и после, развернувшись, быстро уходила.
Что могла думать после таких слов молодая женщина?
Их союз спасло рождение ребенка. Только тогда тетя Настя отстала.
Брат Александр, когда был уже разведен, чтобы отбиться от тети Насти напомнил ей о проклятии Сафронича. Она отстала от него.
6
О своем родственнике Артеме, за которым «охотилась» Ирина, сестра Людмилы Шувары я узнал случайно. Старые дела, касавшиеся его отца и через него Сафронича — деда, вынудили Артема, приехать вначале в село, где он познакомился с моим отцом и матерью, а затем уже и с моей семьей.
Мой отец Владимир Иванович редко звонил по телефону. Подняв трубку, и услышав его голос, я был несколько удивлен.
— Сеня, встречай нашего родственника. Объявился. Сто лет о нем
