Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
Папа был застенчив. Он не умел танцевать, он не пил и никогда не курил. Мама шутила, что единственное, что в нем напоминает о Кубе, – это его старый паспорт. И испанский язык. У него было совсем не жесткое произношение, он выговаривал «с» и не проглатывал согласные.
Английский был его вторым языком, на котором он говорил свободно и без акцента благодаря тете, которая воспитывала его после смерти родителей. Он получил американское гражданство благодаря своему отцу, который родился в Нью-Йорке. Это было все, что маме удалось узнать за несколько лет их брака. И она уточнила все у двоюродной бабушки во время телефонного разговора, который то и дело обрывался.
Время от времени какой-нибудь фильм напоминал ей о человеке, с которым она решила создать семью, о которой он так и не узнал. Именно благодаря ему мама открыла для себя послевоенное итальянское кино. Папа был очарован Висконти, Антониони, Де Сика. Но ему также нравилась Мадонна. В этом состояло противоречие его натуры. Когда они начали встречаться, одно из первых их свиданий прошло в кинотеатре «Фильм Форум» в районе Гринвич-Виллидж на Манхэттене, где они смотрели оригинальную версию фильма Де Сика «Сад Финци-Контини», одного из папиных любимых фильмов. Папа всегда выходил из кинотеатра под впечатлением.
– Я увидела, как блестят его глаза, и он сказал, что я похожа на героиню в фильме, – вспоминала мама. – Со стороны человека, который очень мало говорил, это были очень романтичные слова, и я подумала: «Я могу жить с этим человеком». Твой отец никогда не показывал своих эмоций, но в кино он всегда плакал.
Отец находил убежище в своей работе, книгах и темных кинотеатрах, где истории рассказывались с помощью движущихся изображений. У него не было друзей. Я представляла его супергероем, который пришел спасти угнетенных и тех, у кого ничего нет. Мама смеялась над моими дикими фантазиями. Но она никогда не критиковала их, потому что знала, что для меня он все еще жив.
Мама осталась совсем одна. Она была единственным ребенком, а ее родители умерли один за другим, когда она уже заканчивала колледж. Потом появился папа. Они познакомились на концерте барочной музыки в Колумбийском университете, где она вела занятия по латиноамериканской литературе.
В тот день, когда она объявила, что выходит замуж, никто из ее друзей не спросил, был ли папа латиноамериканцем, евреем или просто иностранцем, который находился в стране проездом. Его происхождение не имело значения: он хорошо говорил по-английски, и этого было достаточно. У него была работа в Центре ядерных исследований, а также хорошая квартира, которую он унаследовал от семьи.
Отец работал за городом, но у него был офис в центре, куда он ездил каждый вторник. Это были единственные дни, когда он приходил домой позже, но мама никогда не расспрашивала его об этом. Мой отец не был человеком, который мог дать повод в нем сомневаться или ревновать его. Не потому, что он не был красив, а потому, что он не любил осложнений или чего-то, что могло бы угрожать его личному пространству, которое уже было четко определено.
Она никогда не знакомила его со своими друзьями по факультету, и поэтому не было необходимости ничего никому объяснять. Все, что она знала об отце, это то, что его родители погибли в авиакатастрофе, когда он был маленьким мальчиком, и что его воспитывала тетя. Этого было достаточно. Он никогда не говорил о своем прошлом.
– Лучше забыть, – говорил он ей.
Я зашла в мамину комнату. Она стояла на коленях перед комодом и рылась в бумагах и книгах. Мама достала старую коробку из-под обуви, и я увидела пару запонок, мужские солнцезащитные очки и несколько конвертов.
Когда мама услышала, что я зашла в комнату, она обернулась и подарила мне свою лучшую улыбку.
– Кое-что из вещей твоего отца, – сказала она, закрывая коробку и протягивая ее мне.
Я побежала назад на свой остров с новым сокровищем и закрылась в комнате, чтобы рассмотреть его.
– Посмотри, сколько у меня сокровищ. Я уверена, что ты их помнишь, – шептала я отцу, чтобы мама не услышала. – Здесь документы, банковские выписки, но ни одной фотографии. Я рассчитывала найти еще одну твою фотографию. Я буду хранить твои запонки и очки у себя в тумбочке.
На дне коробки я нашла синий конверт. Я осторожно открыла его: внутри – маленький листок бумаги того же цвета. Это папин почерк: письмо без даты адресовано маме. Внезапно мне пришло на ум, что я должна сказать ей о нем прежде, чем прочту его, но потом я придумала. Она отдала мне то, что хранила двенадцать лет, так что теперь все это мое.
Я тут же почувствовала, что проголодалась: так всегда бывает, когда я нервничаю. Но мне нужно успокоиться, потому что я собираюсь прочитать одно из твоих писем. Я не хочу узнавать никаких секретов; на Кубе нас ждет более чем достаточно тайн. Я прочитаю его для тебя, папа. Чтобы ты помнил о маме, которая никогда не забывает о тебе, несмотря на то что прошло столько лет.
Ида, любовь моя.
Сегодня пятая годовщина нашей совместной жизни, но я как сейчас помню тот миг, когда я впервые увидел тебя на задних рядах на том осеннем концерте в часовне Святого Павла в университете.
Ты говорила по-испански со своими студентами, а я не мог оторвать от тебя взгляда. Ты заслушалась музыкой. И у меня перед глазами стоит твой образ: я вижу, как ты убираешь волосы за уши, любуюсь твоим прекрасным профилем. Я мог бы проследить его своими пальцами, от твоего лба до бровей, носа, губ, щек.
Ты все еще помнишь тот концерт, музыку, оркестр. А я помню только тебя.
Я никогда не говорю тебе, что люблю тебя, что ты лучшее, что есть в моей жизни. Что мне нравится молчать, быть рядом с тобой, смотреть, как ты спишь, просыпаешься, завтракать с тобой в выходные на рассвете. Говорил ли я тебе когда-нибудь, что время по утрам, которое мы проводим вместе, пусть даже мы не произносим ни слова, мое любимое, потому что ты рядом со мной?
Ты появилась в моей жизни, когда я уже смирился с тем, что никто не примет моего одиночества. Однажды мы должны отправиться путешествовать по миру, затеряться среди людей. Только ты и я. Обещаешь?
Ида, любовь моя, я всегда буду рядом с тобой.
Луи Ханна
Берлин, 1939
Бывало, по утрам я просыпалась с ощущением, что не могу дышать. В такие дни я чувствовала, что трагедия все ближе, и мое сердце начинало бешено биться. Затем очень быстро и внезапно оно, казалось, совсем останавливалось. Жива ли я еще? Одним из таких дней был вторник. Я ненавидела вторники. Их следовало вычеркнуть из календаря. Как только мы с Лео приедем на Кубу, то сразу же объявим: «Больше никаких вторников!»
Когда я проснулась, меня лихорадило, но у меня не было ни простуды, ни болей. Папа, завязав галстук виндзорским узлом и уже держа в руках свою серую фетровую шляпу, измерил мне температуру. Он улыбнулся и поцеловал меня в лоб:
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
