берега, принадлежащие России, то будем покровительствовать снабжению их войск на их собственной земле. Что же касается русского флота, то, препятствуя ему в плавании по Черному морю, мы поставляем его в иное положение, ибо надлежало на время продолжения войны сохранить залог равносильный владениям турецким, занятым русскими, и облегчить таким образом заключение мира, имея способ к обоюдному обмену».
Мирный выход из кризиса, по мнению императора французов, предполагал вывод русских войск из Дунайских княжеств, последующий вывод союзных флотов из Черного моря, и обсуждение русско-турецкого соглашения на конференции четырех великих держав. Лондон и Париж уже приняли решение вмешаться в русско-турецкую войну и именно поэтому нуждались в каком-либо, пусть и демагогическом, моральном обосновании своих будущих действий. Шовинистические настроения в Англии и Франции достигли высокого накала, противники войны были в явном меньшинстве, к тому же их упрекали в том, что они были подкуплены Петербургом. Военные приготовления и расходы на них были единодушно и почти без дебатов поддержаны парламентом. «Для чего же они хотят войны? — писал в это время Погодин. — Для того, чтобы поддержать Турцию, как говорят они, — это есть нелепость. Их посланники, их путешественники, их ученые представляли им в продолжение последних даже двадцати лет множество доказательств, что Турция умирает и что оживить ее нет никаких человеческих средств. Следовательно, стремление поддержать Турцию есть предлог, но отнюдь не цель. Они хотят войны, чтобы унизить Россию и ослабить ее влияние на востоке».
28 января (9 февраля) 1854 г. Николай I ответил следующими словами на письмо императора французов «<…> По Моему мнению, если б Франция и Англия желали мира, как Я, им следовало во что бы то ни стало препятствовать сему объявлению войны (Турцией — А. О.), или, когда война была уже объявлена, употребить старания, чтобы она ограничилась тесными пределами, которыми Я хотел оградить ее на Дунае, чтоб Я не был насильно выведен из чисто оборонительной системы, которую желал сохранять. Но с той поры, как позволили туркам напасть на азиатские наши границы, захватить один из пограничных постов (даже до срока, назначенного для открытия военных действий), обложить Ахалцих и опустошить Армянскую Область, с тех пор, как дали турецкому флагу свободу перевозить на наши берега войска, оружие и снаряды, можно ли было, по здравому смыслу, надеяться, что мы спокойно будем ожидать последствий таких покушений? Не следовало ли предполагать, что мы употребим все средства для воспрепятствованию этому? Затем случилось синопское дело. Оно было неминуемым последствием положения, принятого, обеими державами (то есть Францией и Англией — А. О.), конечно, не могло им показаться непредвиденным. <…> Я узнал от Вас впервые (ибо в словесных объявлениях, сделанных Мне здесь, этого сказано не было), что, покровительствуя снабжению припасами турецких войск на собственной их земле, обе державы решились препятствовать нашему плаванию по Черному морю, то есть, вероятно, снабжению припасами собственных наших берегов. Предоставляю на суд Вашего Величества, облегчается ли этим, как Вы говорите, заключение мира, и дозволено ли Мне при этом выборе одного из двух предложений не только рассуждать, но и помыслить на одно мгновение о Ваших предложениях перемирия, о немедленном оставлении Княжеств и о вступлении в переговоры с Портою для заключения конвенции, которая потом была бы представлена конференции четырех держав. Сами Вы, Государь, если б Вы были на Моем месте, неужели согласились бы принять такое положение? Могло ли бы чувство народной чести Вам то позволить? Смело отвечаю: нет! Итак, дайте мне право мыслить, как Вы. На что бы Ваше Величество не решились, Я не отступлю ни пред какою угрозою. Доверяю Богу и Моему праву, и Россия, ручаюсь в том, явится в 1854 г. такою же, как была в 1812-м.
Если при всем том Ваше Величество с меньшим равнодушием к Моей чести возвратитесь чистосердечно к нашей программе, если Вы подадите Мне от сердца Вашу руку, как Я Вам предлагаю Свою в эти последние минуты, Я охотно забуду всё, что в прошедшем могло быть для Меня оскорбительным. Тогда, Государь, но только тогда нам можно будет вступить в суждения и, может быть, согласиться. Пусть Ваш флот ограничится удержанием турок от доставления новых сил на позорище войны. Охотно обещаю, что им нечего будет страшиться Моих нападений. Пусть они пришлют ко Мне уполномоченного для переговоров. Я приму его с надлежащим приличием. Условия Мои известны в Вене. Вот единственное основание, на котором Мне позволено вести переговоры…»
Схожая по содержанию переписка состоялась несколько ранее и между Петербургом и Лондоном. Очевидная правота слов русского монарха не могла быть услышана: в ней попросту никто не нуждался, и поэтому их просто некому было слышать.
Между тем в начале войны Россия могла быть уверена лишь в одном — в своей изоляции. Австрийский посол в Турции вскоре точно заметил: «То, что по отношению к Турции называют Восточным вопросом, есть только вопрос между Россией и остальною Европой». Еще в ноябре 1853 г. Николай I весьма скептически смотрел на своих потенциальных союзников: «Австрии трудно: много забот по Италии и Венгрии, этим извинить только можно ее нейтралитет; Пруссия всё дрожит Франции и Англии. Вот наши союзники, и то хорошо, что, по крайней мере, не пристают к врагам». Тем не менее император еще не полностью расстался со своими иллюзиями в отношении Франца-Иосифа. 28 января 1854 г. в Вену с личным письмом от императора прибыл генерал-адъютант граф А. Ф. Орлов. Тонкий и тактичный дипломат, он должен был призвать Франца-Иосифа к сотрудничеству на Балканах. Петербург предлагал Вене гарантию ее владений, а взамен ожидал дружественного нейтралитета в русско-турецкой войне. В случае распада Турции предлагался совместный русско-австрийский протекторат над теми государствами, которые могут образоваться на Балканах. Надежды Николая I на поддержку Австрии сразу же не подтвердились, его предложения были отвергнуты. Австрийцы считали, что общий протекторат оказался бы для них призрачным.
Илл. 28 Гаспар Гобо. Вид Севастополя
2 февраля 1854 г. Петербург отказался принять условия русско-турецкого примирения, разработанные великими державами. Со своей стороны Николай I предложил султану прямые переговоры в Петербурге или в ставке русского главнокомандующего, при условии сохранения положений Кючук-Кайнарджийского и последующих русско-турецких договоров, четкого определения религиозных прав христианских подданных султана, вслед за чем станет возможной эвакуация Княжеств при обязательном восстановлении в них собственного управления, нормализация права предоставления убежища в отношении революционеров и политических агитаторов. 6 февраля Орлов покинул Вену. Сразу после его отъезда на австрийскую границу с Дунайскими княжествами было выдвинуто 50 тыс. австрийских войск. Это была безусловная угроза флангу русской армии,
