Оля. — Так что? Продал ружье?
— Я только дал объявление и отправил открытку. Что такого?
— Не ной! Где бумаги? — зашипела Оля.
— У меня. Они у меня в гостинице. Пойдем, я их тебе отдам…
У Миши прорезался голос.
«Девчонка, — подумал он. — Я отдам ее им, а сам убегу». Он вспомнил Олю — странную первокурсницу из своего института.
— Давай руку, я помогу, — строго сказал он, протягивая к ней руки.
— Ты иди, Миша. Я пойду за тобой, — спокойно сказала Оля.
Михаил выскочил из туалета и бросился по лестнице вверх, но споткнулся и упал, больно ударившись головой.
— Парень хватил лишнего. Пусть посидит у окна, — было последнее, что он услышал в этой жизни.
Оля открыла низкое окошко и с трудом пролезла через него. Она оказалась во дворе, где спряталась за пустыми ящиками и бочонками. Через пять минут за ней пришел Штерн. Они вышли из двора на пустынную улицу, прошли квартал до машины. Только тогда Оля перевела дух.
— Тебе надо на время исчезнуть, — спокойно сказал Штерн. — Поезжай к Густаву. У него тебе будет безопаснее. Я ему отправлю телеграмму.
— Мой чемодан? Сумочка? — уточнила Оля, которую начало трясти от запоздалого страха.
— На заднем сиденье. В сумке деньги. Поедешь как обычно, только из другого города.
— Хорошо.
— Через неделю, максимум через десять дней, тебе придет телеграмма от твоего так называемого «дяди». Доедешь до Берлина в тот же день. Поняла? В тот же день. В привокзальном ресторане к тебе подойдет агент.
— Пароль? — деловито спросила Оля.
— Ты уже его видела, он тебя тоже. Поступишь в его распоряжение.
У Оли упало сердце: призрак Москвы таял в воздухе.
— Твой оперативный псевдоним? — неожиданно спросил Штерн.
— Ландыш.
— Отлично. Тот, кто принесет тебе букетик этих цветов, возможно, человек от меня. Открытка с изображением ландыша, любое упоминание — это знак тебе. И забудь про магазин ковров. Только крайний случай может привести тебя туда. Поняла?
— Да.
— Береги Густава. Он не должен сорваться. Вопросы?
— Михаил? — это прозвучало как возглас.
— То, что ты подумала. Ты помогла мне. Я посмотрел на тебя в деле. Иногда приходится заниматься и этим.
Штерн смотрел перед собой.
— И последнее, — после паузы произнес он. — Передай Густаву, что пьяница из Силезии оказался интересным. Центр благодарит его за информацию.
— Это, я так понимаю, не совсем правда? — спросила Оля.
— Увы. Это совсем неправда. Но так нужно для дела.
Она ехала в Германию с тремя пересадками. И только к вечеру следующего дня добралась до Густава, который стоял в дверях ателье, поджидая ее.
— Я бы встретил тебя на вокзале, но не знал…
— Все хорошо, дорогой, — перебила Оля. — Я запомнила дорогу.
И она вошла в ателье, куда надеялась никогда больше не попасть.
— Зато я приготовил ужин, — Густав был оживлен. — Я рад тебе, Моника.
— А я тебе, Густав.
Оля подумала немного, и пока Густав вешал ее плащ, произнесла, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Центр благодарит тебя за работу. Особенно за того силезца. Тебя просят быть осторожнее и беречь себя.
— Спасибо.
Густаву показалось, что к нему приехала другая девушка: ничто не напоминало прежнюю Монику.
— У тебя все хорошо? — спросил он.
— Да. Теперь, когда я здесь, у меня точно все хорошо.
Оля улыбнулась, понимая, что придется учиться улыбаться как прежде — беззаботно и весело.
— Что у тебя нового? — спросила она.
— О-о! Масса перемен. К фрау Юте приехал на побывку сын. Так что это я пойду к ним ночевать. Ты останешься здесь.
— Может, я в гостиницу? Хотя нет. Ты прав. У тебя есть шнапс? Я привезла какую-то выпивку с грушей внутри. Можешь угостить этого… Фрица, кажется. Его ведь Фрицем зовут?
— Да. Поешь, — Густаву было больно смотреть на «невесту». — Тебе здорово досталось. Я вижу. Отдохни. Выкинь все из головы. Можешь весь день не спускаться из спальни. Лежи в постели. Плюй в потолок.
— Завтра я буду как новенькая, дорогой. Не волнуйся. И не пей много. Эта гадость очень крепкая.
Ольга ничего не покупала. Кто-то заботливо положил ей в чемодан и бутылку, и папиросы, и шоколад. Все это она обнаружила в поезде, когда, оставшись одна в вагоне, отдаленно напоминающем московскую электричку, решилась снять кофточку, пропитанную страшным для нее запахом пивной.
— Твоя комната готова. Постель в шкафу. Все чистое. Фрау Юта вчера погладила, — говорил Густав, глядя, как ест Моника.
— Спасибо. Ты очень заботливый. Папиросы получишь завтра, а то за ночь все выкуришь.
Ольга старалась говорить тоном бережливой немецкой девушки, понимая, что эта роль удается ей сейчас лучше всего.
«Вот напасть!» — думала она, закрывая за Густавом дверь.
«Бедняжка…» — размышлял по дороге Густав.
Ему, как и всякому человеку, было необходимо как воздух о ком-то заботиться. И сейчас представилась такая возможность — лучшее средство от тоски, которая терзала его почти год.
Он пил с Фрицем до полуночи, после чего уснул на диване, почти уверенный, что его не потревожат: фрау Юта, как наседка, бегала за сыном, и теперь ее громкий храп разносился по всему дому.
Рано утром его разбудили дети.
— А фрейлейн Моника привезла нам шоколад?
Разбуженный Фриц мечтал о пиве, которое ему пообещал Густав, срочно собравшийся домой, где они с Моникой до полудня поили одуревшего солдата, пока не вмешалась фрау Юта.
— Моя дорогая фрейлейн Моника, — обнимая девушку, сказала она. — Я думаю, что господин Густав порядочный мужчина. И будет вести себя достойно. Тем более что ваш дядя и ваша тетя так доверяют ему. Закройтесь наверху, и пусть господин Густав спит внизу, например на этом диване. А то я боюсь, что наши бравые офицеры прознают, что вы здесь совсем одна ночью.
На самом деле старая фрау Юта боялась, что сын совсем сопьется, если господин Густав будет ночевать у них снова и снова.
— Вы думаете это прилично? — всплескивая руками, спросила Оля.
— Я думаю, — твердо ответила фрау Юта, — что вы порядочная девушка. Не то, что некоторые.
Она имела в виду свою невестку.
— Вот и отлично, — констатировал Густав, когда старуха ушла.
Ольге было все равно: она вполне доверяла Густаву и боялась провала гораздо больше, чем потери репутации честной девушки.
Десять дней пролетели быстро. Слишком быстро. Утром одиннадцатого дня пришла телеграмма.
— Густав, я должна срочно уехать. Пойду собираться.
— Я провожу тебя до вокзала.
Шли молча. Оле повезло — через двадцать минут был поезд до Берлина. Они обнялись перед вагоном, и только тогда Густав произнес.
— Я буду ждать тебя. Что бы ни случилось — помни, что я есть у тебя.
И
