лет я уже отлично стрелял, а с 16 начал участвовать в настоящих сражениях в своем королевстве, в соседних и даже дальних землях, куда призывали нас союзники. Я ненавижу войну. Но чтобы не было войны нужна сильная армия. Поэтому я нещадно муштрую своих воев, угощаю их «нежданчиками», чтобы враг не смел даже думать о войне с нами, а с остальным мы справимся.
Она обтирала меня и «кое-кто» встал дыбом. Очень надеюсь, что она этого не заметила. Подала бокал вина. Настоящего хорошего вина! Наверняка, из королевских запасов. Попросил принести ещё бокал. Она повернулась ко мне спиной и пошла к буфету. Она похудела, но платье, обтягивающее её стройную фигурку, как всегда отлично на ней сидит. Банты на концах её длинных кос все так же лежат на попке, но совсем не хочется шлепать её, а хочется гладить долго и нежно. Она принесла бокал. Налила немного. Произнес тост с поздравлением, пожеланием здоровья, а про себя добавил: «И чтобы ты всегда была со мной». Выпили. Попросил её посидеть со мной, взял её руку, поцеловал, кожа на руке грубая, потрескавшаяся. Бедная моя девочка, как же тебе достается! Тебе бы цветочки рисовать, а ты мужиков голых обтираешь. Она положила мне руку на лоб, что-то запела. Я сразу уснул.
Когда проснулся, в комнате никого не было. На кресле, где она сидела, лежало чистое бельё, одежда и новая маска, а у входа вычищенные плащ, обувь и перчатки. Значит ночью, вместо того, чтобы отдыхать, она готовила их для меня. Дорогая моя, как же я тебя люблю!
Хоть спал я всего несколько часов, но чувствовал себя таким отдохнувшим, словно проспал сутки. Оделся, вышел, сел на коня и поехал исполнять свой Долг.
По дороге поймал себя на том, что напеваю песню о черном человеке. Эта песня звучит везде. Её поют все, причем, все по-разному: мои вои — как марш, студенты — как танец и при этом приплясывают, девушки в мастерской умудряются петь её как романс. Это, конечно, не поэтический шедевр, но слова очень правильные. Именно на «черных человеках» — моих воях, держится порядок, держится главная тяжесть борьбы с эпидемией. Они выполняют самую тяжелую и грязную работу: вывозят и сжигают трупы, проводят дезинфекции, борются с преступностью. Эта песня о них — настоящих героях борьбы с этой эпидемией. Это — дань уважения и благодарности им.
Недавно я услышал, как эту песню напевал Профессор, раскладывая кашу по тарелкам в бесплатной столовой. «Кто написал её?» — спросил я. Он пожал плечами: «Народ».
Тетрадь Эвелины. Предательство
Дорогой Учитель, я раздавлена, разбита уничтожена. Моя жизнь разделилась надвое — ДО и ПОСЛЕ того злополучного дня. ДО — я сильная и уверенная, я чувствую мощь своего Дара. ПОСЛЕ — Дар пропал, я — никто и жить мне не хочется.
Началась весна. Эпидемия затухала и наш госпиталь пустел. Постепенно больничные палаты превращались снова в залы, гостиные, покои, будуары. Работы было немного, тем более что вернулась Матильда и Королю я уже больше не была нужна. Я узнала, что сейчас в городе главная проблема — приюты, точнее их отсутствие, потому что много детей осталось без родителей. Я пошла в ближайший. Оказалось, что это бывшее заведение «Нега». Теперь-то я знаю, что это такое! Там завершался ремонт, но работы было еще много. Работать же было некому. Я позвала дворцовых. Придворные ещё не вернулись, обслуживать некого — так зачем без дела болтаться. Среди выздоровевших были женщины и мужчины, у которых все родные погибли во время эпидемии. Я думала, что для них приют — это возможность обрести и работу, и дом. Я была права, несколько человек решило работать здесь постоянно. Работали весело и с удовольствием. Покрасили стены в яркие цвета. Поставили кровати. Постельное бельё принесли из дворцового госпиталя. Придворные дамы все равно на нем спать не будут — им крахмальные белоснежные простыни подавай, а эти простыни от многократной стирки и дезраствора серые. Ладно. Главное чистые. Из простыней тех, что получше, сшили рубашки. Вои принесли несколько рулонов ткани из лавки, где владельцы умерли. Они сказали, что верхние слои они отрезали, тем не менее, мы их продезинфицировали, прокипятили, высушили и нашили девочкам платьев, а мальчикам курточек и штанов. Тут нам очень Нинель помогла и её мастерицы. Да, у Нинель уже образовалась своя мастерская! Появились первые дети, такие жалкие и испуганные. Их помыли, одели во всё новое, накормили и они немного ожили. Потом они целыми днями ходили за мной хвостиком, просили, то поиграть, то почитать, то рассказать им о черном человеке. Я играла, читала, рассказывала и отдыхала душой.
В тот день я собиралась в приют, но меня вызвали на заседание Верховного Совета. Там меня обвинили в смерти Королевы, в том, что я подвергала опасности жизнь Короля, открыв во дворце госпиталь, что растрачивала дворцовое имущество и ещё в чем-то, и ещё… Я уже не слушала. Я стояла, смотрела на Короля, ждала, что он сейчас скажет: «Она не виновата. Она действовала во благо Короля и Королевства». Но он не смотрел на меня, опустил голову и молчал. Вдруг — я четко уловила этот момент — во мне что-то оборвалось и мне стало ВСЕ РАВНО. Безразлично, что они скажут, что сделают со мной. Кто-то даже требовал смертной казни. Что-то говорил ЧЧ… Наконец Король сказал: «Удалить Эвелину из дворца на неопределенный срок»
Меня вывели из зала, я пошла в свою комнату и легла на кровать. Я ничего не видела и не слышала. Плакала Тая, собирая мои вещи. Приходил ЧЧ и что-то говорил. Приходили другие люди, что-то приносили и что-то говорили. Меня словно бы и не было. Я была мертва.
Утром меня повели к большой черной карете. Дворецкий нес мой сундучок. Он поставил его в карету, повернулся ко мне, поклонился и сказал: «Дорогая Эвелина, спасибо тебе за всё. Без тебя мы не выжили. Мы будем помнить тебя всегда!» — и поцеловал мне руки. Главный Повар принес большую корзину с продуктами: «Эвелиночка, скушай, пожалуйста. Мы специально для тебя готовили». Вокруг было много дворцовых — горничные, лакеи, повара, садовники, другие работники и работницы, с кем мы вместе переживали это страшное время. Многие плакали. Только мои глаза
