цены оказались такими, что не приступись! А когда жизнь дорога, тут у ремесленника смелости не хватает…
От разговора о пирушке перешли к прошлогодним и нынешним выборам должностных лиц общины. Выборы эти проведены были далеко не честно — никак они не могут не смошенничать…
А бедняжка-сирота плетется там позади, забытый, испуганный… Глаза расширены, бледное личико в подтеках от слез, которые текут по грязным щечкам… Губы еще дрожат от притихшего только что плача… Он даже голода не чувствует, хотя решительно ничего не ел сегодня.
Но у детей печаль долго не длится. Внимание мальчика привлекли камни по краям шоссе, — пройдешь немного, и вот тебе камень на маленькой кучке земли, обложенной травой. Издали чудится, будто каждый камень глядит на тебя огромным глазом. Подойдешь поближе — оказывается, на камне большой круг с цифрой посредине. Зачем и кому нужны эти камни, — мальчика не интересует. Но вот перепрыгнуть через такой камень надо попробовать. Он пробует, и ему это удается. И вот он уже бежит навстречу второму камню, прыгает через него еще ловчей, несется дальше, пока не забегает вперед, обгоняет "носильщиков".
— Гляди, гляди, сиротка-то!
— Босой, бедняжка, — замечает Иона Бац со вздохом.
— И у моих сапожек нет, — отвечает шапочник Гешель.
— Зато отец-мать есть, — говорит Иона Бац.
— Фьюить! — свистит Берл-кондитер, что должно означать: много могут отец с матерью помочь, если заработка нет.
Смеркается. В поднебесьи появляется целая туча ласточек. Воздух наполняется птичьим гомоном, шумом крыльев; там кувыркаются, щебечут, гоняются друг за дружкой. Несколько ласточек снижается, играя; вот оторвалось от стаи еще несколько — кружатся, и с каждым кругом они все ниже, ниже… Мальчик останавливается и, раскрыв рот, смотрит на ласточек, из горла у него вырывается какой-то странный звук. Ему хочется закричать по-птичьи. Ножки у него топочут, приплясывают, точно он собрался полететь за ними. Поглядывая на веселую птичью ораву туда, наверх, он в радости хлопает ручонками. Вдруг он хватает несколько камешков и целится в ласточек, которые опустились совсем низко.
— Ведь только что читал заупокойную молитву! — с горечью говорит Гешель-шапочник. — Стоит рожать и воспитывать…
— Да что тебе ребенок понимает! — возражает Иона Бац.
— Теленок, — замечает Гешель, — и тот мычит, когда корову забирают…
— Корова, — говорит кондитер, — мать, а не отец. А мальчик не теленок.
Иона Бац подзывает мальчика:
— Иди-ка сюда, парнишка!
Как ни ласков голос у Ионы Баца, сиротка все же затрепетал весь. Радость, улыбка исчезли с его личика. Вместо этого на лице появилось выражение тупого страха. Он неохотно приблизился. Иона Бац взял его за руку.
— Идем, мальчик… Я отведу тебя домой.
— Откуда у пса бездомного конура? — пошутил кондитер.
Иона Бац задумался. Ручки мальчика он, однако, из своей не выпускал.
В молчании приблизились к городу.
Они и не заметили, что мальчик ударился о камень и подпрыгивает сейчас на одной ножке.
Со страху он даже не охнул.
Иона Бац и его приятели
На самом краю города, где улочки разветвляются: направо — к синагоге, налево — к маленькой молельне братства носильщиков, Иона останавливает своих приятелей и озабоченно спрашивает;
— Что же делать с сиротой?..
— Женить его, — шутит, по своему обыкновению, кондитер.
— Поведи его в синагогу! — говорит шапочник Гешель.
— И все?
— Тебе мало своих ребят? — спрашивает кондитер.
— Пусть наши почтенные граждане позаботятся о нем, — говорит шапочник.
— Ай! — свистит Иона Бац, — вы помните мальчика сумасшедшей Ханы… Где он теперь?
— В тюрьме, — равнодушно отвечает кондитер.
— Ему там лучше, чем моим дома, — вздыхает Гешель.
— Эх, вы! — серьезно говорит Иона. — Грешно вам так говорить!
— Так что же? — спрашивают оба.
— Послушайте, — говорит Иона изменившимся голосом. — Сиротка остался с нами… Это неспроста… Видно, так суждено.
— Еще чего?
— Нет, вовсе не "еще чего"! Почему он ни с кем не пошел домой, а остался с нами?
— Мы остались последними…
— Это все по воле божьей. За сиротами там, в небесах, следят… Нельзя нам его оставлять…
Оба приятеля пожимают плечами… Что это сталось с Ионой? Что-то он чересчур серьезен нынче, чересчур благочестив. Совсем непохож на обычного Иону. Все же они мельком бросают взгляд на ребенка и содрогаются: запуганный, дрожащий птенец; душа болит.
— Как тебя звать, мальчик? — мягко спрашивает кондитер.
— Довидка, — еле произносит ребенок.
— Так что же? — снова спрашивает Иона.
Они молчат.
— Посоветуйте что-нибудь! — умоляет их Иона.
Но приятели уже отвернулись и не глядят на сироту.
— Возьми его к себе, — говорят оба, не подымая опущенных в землю глаз.
— А моя жена?
Они молчат. Всем известно, что дома у Ионы власть у Сореле в руках. Стоит только долговязому Ионе вспомнить, что надо идти домой, как он сразу становится печальным, опускает голову. Подойдет к двери и, раньше чем взяться за ручку, стоит некоторое время в раздумьи — нельзя ли куда-нибудь уйти хоть еще на миг. А если уж некуда, опустит голову еще ниже и войдет. Дома ходит он согнувшись в три погибели… Речистый Иона, первый весельчак на любой пирушке, вожак в любой молельне, мастер выпить и в морду дать; Иона, которого боится раввин, вся община, — дома тише воды, ниже травы… Там он совершенно неузнаваем!
— Она бы мне всю жизнь отравила! — говорит Иона. — Она и своим дышать не дает, — заканчивает он со вздохом.
— Где же ты, шут бы тебя побрал?..
— Ну, что поделаешь с бабой?..
Приятели молчат. Действительно: что поделаешь с бабой? Какому-нибудь почтенному гражданину, если чересчур надоест, можно и морду набить; раввину — ответишь грубо, он уползет, как в мышиную нору… А баба с ее воем да с ноготками… Нет, тут ничем не поможешь!
— Знаешь что, Гешель, — точно пробудившись ото сна, говорит Иона, — возьми ты его к себе!
— Ты с ума спятил! У меня для своих хлеба нет… Знаешь ведь, какие нынче заработки!
— Я полагаю — за плату…
— А кто платить будет?
— Сколько ты хочешь в неделю?
— Ну хоть бы рубль в неделю, — отвечает Гешель. — Но кто же будет платить? — продолжает он.
Всем известно, что узелок с деньгами находится у Сореле, а не у Ионы, она ему подчас и на рюмку водки не даст. Хоть зарабатывает он, слава богу, неплохо: плотник хороший.
— А если наши именитые будут платить? — спрашивает Иона.
— Ого, так и жди их!
— Они обязаны платить! — топает Иона ногой.
— Иона! — говорит кондитер, — брось ты это! Зачем тебе ввязываться в общественные дела? Давно в городе распри не было? Хочешь снова огонь разжечь?
Гешель советует то же самое:
— Давай сиротку, я отведу его в синагогу.
— Я его сам отведу, — твердо заявляет
