это может делать Леонтьева, находящаяся по эту, зрительскую, сторону. Но просто зрителем я быть не могу, так как субъективна, и субъективна во всем — как в критике ведущей, так и в защите ее от критики. Все недостатки я вижу, подмечаю, вероятно, куда острее, чем другие. Чувствую малейшую фальшь, пустые, холодные интонации, «спрятанные» за ремесло, вычисляю меру самоограничения в выборе внешних выразительных средств, не нахожу себе места, когда ее превышаю. Проверяю реакцию зрительного зала: ведь со сцены я не могу заглянуть в глаза зрителей, со сцены я не вижу, а только слышу, как реагирует зал, слышу смех, шум, аплодисменты, тишину… А тишина бывает разной — тишина сопричастности, тишина волнения, но есть и вежливая, холодная тишина равнодушия.
Со сцены легко обмануться. А вот крупные планы зрителей в зале, которые видишь на экране, не обманут. Хорошо, когда находишь подтверждение обратной связи с залом. Но если видишь, что ты ее слишком активно и энергично добиваешься? Тогда появляется чувство досады, а порой и неуверенность в себе. Тут-то и срабатывает защитная реакция, начинается диалог — Леонтьева против Леонтьевой. Я сомневаюсь, спорю, утверждаюсь в своей правоте, снова колеблюсь и снова обретаю веру.
Хочу предложить некий спор (или сражение) с моим вторым «я»: Леонтьева-критик против Леонтьевой-ведущей. Предупреждаю: чем придирчивее и требовательнее будет критик, тем энергичнее станет защищаться ведущая.
КРИТИК (просмотрев видеозапись передачи «От всей души»):
— Боже, как она двигается, как жестикулирует! Столько лет вести передачу… пора бы обратить внимание на внешний рисунок.
ВЕДУЩАЯ:
— В нашей передаче люди раскрываются в момент душевных откровений, а то и потрясений, когда их меньше всего заботит, как они выглядят, и на эту орбиту их выводит ведущая. Хороша бы я была, если бы в такие минуты стала заниматься собой! Думать о том, как я стою, как красиво сесть и как встать, в каком ракурсе покажет меня оператор, как повернуться к камере, как падает на меня свет… Нет, тогда у меня не получилось бы от всей души! (Да, забыла предупредить: со своим вторым «я» буду разговаривать на «вы», чтобы не возникло никакой фамильярности.)
КРИТИК:
— Не кажется ли вам, что вы повторяетесь в передачах, что всюду одинаковы? Ведь так можно и надоесть зрителю.
ВЕДУЩАЯ: — Для меня каждая передача — новая, потому что я встречаюсь, знакомлюсь с новыми людьми. И если мне есть что сказать людям о своем восприятии города, села, коллектива, человека, то опасность повториться, думаю, мне не грозит. А сама я остаюсь все той же. Я не играю разные роли, и даже одной роли не играю. Вообще я ничего не играю.
КРИТИК:
— И все-таки нельзя поставить знак равенства между Леонтьевой в жизни, в быту и Леонтьевой на сцене перед камерой.
ВЕДУЩАЯ:
— Вы правы, дистанция от аналогичной ситуации в жизни до предлагаемых обстоятельств на сцене перед телевизионной камерой предполагает профессиональные данные ведущей. Но в том, как я реагирую, как чувствую, проявляется мой характер, мои нравственные понятия. Именно это дает право говорить, что на передаче «От всей души» я не играю никакой роли.
КРИТИК:
— Но ведь вы работаете по заранее написанному сценарию!
ВЕДУЩАЯ:
— Совершенно верно. Но сценаристы, намечая эскизы к портретам наших героев, оставляют простор для реакции ведущей, тем более что ее реакция ответная. А как и в чем проявятся эмоции того или иного участника передачи — разве это можно предвидеть?
Помню, шла передача из Вольска. Одной из ее героинь была Александра Алексеевна Мыльцева, первая женщина-обжигала. Так, во всяком случае, эта профессия называлась раньше. Даже для мужчин это труд тяжелый — машинист вращающихся печей. Я знала, что в феврале сорок третьего она сопровождала эшелон с хозяйственной утварью в Сталинград. Но когда я попросила Александру Алексеевну рассказать об этом, она стала вспоминать свою жизнь с детства: как нянчила ребенка, как была прачкой, как впервые пришла на завод. А зал ждал ее ответа на мой вопрос, но она его не слышала.
Впрочем, я не права — слышала, но не приняла его конкретный смысл, вероятно, хотела рассказать, почему ей завод оказал такую честь. Первый эшелон, который вез в Сталинград не снаряды, а кастрюли, был для сталинградцев первой ласточкой грядущего мира… И о своей причастности, пусть скромной, к первым мирным радостям восстававшего из руин города, причастности, которую она заслужила всей своей трудовой биографией, Александра Алексеевна и хотела рассказать.
Но у телевизионной передачи свои неумолимые законы внутренней динамики, темпа. И здесь все зависело от ведущей: как сберечь внимание зрителей, настроить их на волну восприятия эмоционального состояния героине, которого поначалу никто из нас не понял, проявить такт и внимание к человеку, приглашенному на сцену, удержать ритм передачи и, наконец, найти новое решение эпизода. А вы говорите — запланированные эмоции!
КРИТИК:
— Да, вы, как шахматист, должны проигрывать на много ходов вперед возможную реакцию героя в заданной вами, точнее, сценаристом драматургии. Взялся за гуж…
ВЕДУЩАЯ:
— Не говори, что не дюж! Но бывает и так, что жизнь опрокидывает сценарные ходы и творит свой произвол. Вела я передачу из Любани. Рассказываю о Николае Степановиче Титове, водителе автомашины. В сельской местности маршруты короткие, но у Николая Степановича их столько, что километраж он наезжает, как таксист в большом городе. Узнала я такую интересную подробность: шоферские права ему были выданы 40 лет назад. Бывали случаи, когда приходилось Титову в ГАИ паспорт показывать — не верили, что это его права. С ними он ездил на войне — возил старшего лейтенанта. На фронте они, можно сказать, породнились — вместе ездили на передовую линию глубокой артиллерийской разведки, вместе попадали под бомбежки, вместе пересекли границу Германии, словом, воевали…
Согласно сценарию я должна была попросить Николая Степановича показать его права, и этот документ стал бы началом моего рассказа о нескончаемом шоферском пути Титова. Отчетливо представляла себе эту картонную книжечку, знала, какая она потрепанная, какого формата, знала, что чернила давно выцвели и, кроме даты выдачи, разобрать в правах ничего нельзя. Но перед началом передачи я почему-то стала волноваться: «А вдруг Николай Степанович не возьмет права с собой? Наденет выходной костюм, а они останутся в рабочей куртке!»
Товарищи, готовившие встречу, заверили меня, что права у него всегда с собой. Оказалось, волновалась я не зря. «А у меня их нет», — улыбаясь, сказал герой. «Тогда, может быть, вы скажете, когда они были выданы», — прошу я Титова. Улыбка не сходит с его лица: «В прошлом месяце». Оказалось, что Титов
