командировке в соседней области. Басалай информировал, что вашу проблему вполне в состоянии решить его первый заместитель.
— Пошли к нему, — приказал Дубовой.
— Нет необходимости. Перед вами. Устроев Николай Николаевич. Для знакомых — просто Колян. Если нетрудно, прошу не задерживаться с изложением ваших проблем. Время — деньги. Великий лозунг всех времен и народов. Жалко, что в свое время мы его не ценили. В результате — оказались в данной окружающей обстановке.
— Извините, — не выдержал я, — кем вы были раньше?
— Имею полное право не отвечать на этот не вполне деликатный в данных обстоятельствах вопрос. Но… Поскольку имеется возможность посредством телевидения обратиться к широкой общественности, информирую, что, исключая время освоения среднего и высшего образования, пятнадцать лет числился доцентом кафедры политэкономии педагогического института. Надеюсь, не будете возражать, что экономика сегодняшнего дня — дикий капитализм, то есть давно минувший исторический этап. Поэтому пришлось вернуться в далекое прошлое, на ступень полупервобытного существования.
— За пьянку выгнали? — спросил Дубовой.
— Могу обидеться. Но, учитывая вашу полную неосведомленность, пропускаю мимо. Исключительно по политическим мотивам. Из-за стопроцентного несогласия с итогами грабительской приватизации.
— Имеются достоверные сведения, — начал было Дубовой, но спохватился и замолчал, глядя на снимающего Гришу.
Я потянул Гришу за рукав, и тот опустил камеру.
— Весь внимание, — продолжал паясничать наш собеседник.
— В зоне вашей непосредственной деятельности, — Дубовой обвел рукой окружающее пространство, — несколько дней назад видели женщину, с которой нам очень желательно было бы немедленно встретиться.
— Фамилия, имя, отчество? В крайнем случае — приметы.
Я достал фотографию Лены и протянул Коляну. Он стал внимательно её разглядывать. Проявили интерес еще несколько человек. Пожав плечами, Колян вернул мне фотографию.
— Прошу прощения. Такие райские птицы в наши края даже случайно не наведываются. Возможно, вы перепутали нашу промплощадку с Голливудом.
— Думаю, сейчас она выглядит несколько иначе, но не настолько, чтобы не узнать, — неуверенно сказал я.
— Разрешите, — пропищало существо, владевшее мобильником, и, забрав у меня фотографию Лены, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, стало её рассматривать. — Блажная, — изрекло оно наконец уверенно.
— Не пантуй, — растерянно сказал Колян и, забрав фотографию, еще раз внимательно стал её рассматривать.
— Зовут её Елена Елагина, — стал объяснять Дубовой. — Из особых примет — шрамы на обеих руках. Резала вены.
— Блажная, Блажная, — пропищало существо и неожиданно кокетливо подмигнуло мне зеленым глазом, под которым еще виднелись остатки синяка. — Женщину надо два раза в неделю и бить, и любить. Тогда она убегать не будет.
— Она, — прохрипел кто-то из разглядывавших фотографию.
— На какой предмет интересуетесь? — спросил наконец Колян, все еще не выпуская из рук снимок и, видимо, не до конца убежденный.
— На предмет возвращения в прежнее состояние, — твердо сказал Дубовой. И неожиданно добавил: — По мере возможности, конечно.
— Боюсь, что возможности в данном случае минимальные, — немного поразмыслив, сказал Колян.
— А это уже наши проблемы, — не выдержав, вмешался я.
Презрительно посмотрев на меня поверх очков, Колян повернулся к Дубовому и очень серьезно стал объяснять:
— Молодой человек абсолютно неадекватно оценивает обстановку. Вам, как человеку понимающему, объясняю. Во-первых, данная гражданка — если это она, конечно, в чем лично у меня огромные сомнения, — в постоянной отключке. В её состоянии сто граммов — и ваши не пляшут. Второй исключительный момент — Узбек. Взял под личное покровительство и никуда из личных апарта́ментов ни шагу. Короче, спит он там с ней или другое чего, нам неизвестно, но те, кто интересовались по пьянке на предмет совместного пользования, получили длительную нетрудоспособность по причине значительных телесных повреждений. Третий аргумент…
— Если можно, короче, — не выдержал Дубовой.
— Третий аргумент — на свалку из прошлой жизни приходят многие. Насчет возвращаться — статистика, прямо скажем, никакая. Отсюда направление только в ту сторону, — и он махнул рукой в направлении непроглядной дымовой завесы.
— А там что? — спросил Гриша.
— Наивный вопрос. Сразу понятно, что не местные. Там, молодой человек, кладбище.
Колян снял очки и стал их протирать концом грязного шарфа.
В сопровождении нескольких вооруженных спецназовцев мы подошли к бывшему строительному вагончику, стоявшему вместо колес на довольно высоком странном фундаменте, сложенном из обломков бетонных блоков, кирпичей, кусков гофрированного железа и шпал. К двери вагончика поднималась неустойчивая деревянная лестница без перил, рядом с которой, учуяв подходивших, захлебывалась лаем маленькая злая собачонка.
Спецназовцы полукругом стали у лестницы, Дубовой поднял мегафон.
— Узбек! — бесстрастный металлический голос разносился далеко по притихшему пространству оголенного поздней осенью колка, в котором и рядом с которым лепилось всяческое жилье обитателей свалки. Сами они довольно плотной толпой стояли поодаль, наблюдая за происходящим.
— Ты меня слышишь? — продолжал Дубовой. — Договариваемся по-хорошему. Ты возвращаешь женщину, мы тебя не трогаем — живи дальше. В случае несогласия и сопротивления власти, будут приняты самые серьезные меры. Вплоть до применения оружия. На размышление — три минуты. После чего приступаем. По счету «раз» начинаем отсчет времени. Раз…
Наступила мертвая тишина. Даже собачонка, учуяв общее напряжение, замолчала. Гриша навел камеру на дверь вагончика. Прошла минута, пошла вторая… Дверь вагончика со скрипом распахнулась. Узбек — огромный, заросший многодневной щетиной детина, явно какой-то среднеазиатской национальности, стоял в дверях, держа на руках Елену Елагину. Судя по всему, она была без сознания. Узбек, осторожно ступая, спустился по крутой лестнице и пошел к нам. Когда он подошел совсем близко, я с изумлением увидел, что по его заросшим щекам текут слезы.
— Зачем кричать, начальник, — с трудом подбирая слова, заговорил он. — Женщина совсем больная. Очень-очень больная. Есть не хочет, пить не хочет. Я дышать боюсь, такая больная. Спрашивает: почему не умерла? Говорю: зачем умирать? Живи. Я для тебя все делать буду, только живи. Не хочет жить.
— Лейтенант, — приказал Дубовой. — Забери у него женщину.
— Зачем забирать? — не согласился Узбек. — Сам понесу. Говори куда?
Дубовой повернулся и пошел к нашим машинам. Узбек нес следом Лену. Рядом шли я и спецназовцы. Гриша снимал процессию, пока мы не подошли к машинам. После чего перевел камеру на дымившуюся вдали свалку.
Я сидел в аппаратной и просматривал старые материалы. На экране хаотично сменяли друг друга запечатленные камерой обрывки чужой жизни:
Андрей, танцующий с Ольгой вальс на выпускном вечере…
Андрей в госпитале, безучастно, почти бессмысленно смотрящий в камеру…
Андрей, бегущий по пляжу наперегонки с Леонидом…
Что-то настойчиво и, судя по всему, убедительно выговаривающая неведомому собеседнику Ольга. Впрочем, панорама камеры открыла, что этим собеседником был Андрей. Он опустил голову, и было непонятно — то ли внимательно слушает, то ли занят какими-то своими мыслями…
Крупный план что-то говорящего Андрея…
— Включи
