за глотку. Я посмотрел вниз. Де Бов таращилась на меня своими круглыми глазами.
— Отойди.
— Пусти.
— Нет.
— Ты его придушишь.
— Именно. И следующему будет неповадно.
Как же мне это все обрыдло. Из раза же в раз. Повторять бесконечно, бегать и проверять, орать и пинать, чтобы делали хоть что-нибудь. Как же я ненавижу этих недоделков. Этот мой гребаный возраст и детскую физиономию. Этого распроклятого шерифа, орущего на меня при всех. Этого в задницу трахнутого Роба Малиновку с его гребаной бандой. Дьявол!
А самое поганое было то, что я тоже бы не торопился выполнять приказы сопляка, который даже шайку тупоголовых саксов поймать не может.
Сука!
— Марк. Перестань.
Монашек хрипел, морда у него была пунцовой, как задница после порки.
Я разжал руку. Писарь привалился к стене, беззвучно разевая рот. Де Бов ввинтилась между нами, уперлась в меня спиной.
— Эй. Ты меня слышишь?
Монах судорожно закивал, не сводя с меня взгляда. То-то же.
— Милорд Марк — помощник шерифа. Он может видеть допросные листы. Так?
Монах закивал еще сильнее. Как бы у него голова не отвалилась.
— Милорд Марк хочет видеть допросные листы. Ты их принесешь?
— А…
— А я слепая, не умею читать и буду смотреть в окошко. Ну? Это не противоречит правилам?
— Н-н-н-ееее, — проблеял жирный недоделок.
— Ну так неси! — рявкнул я и сдвинулся вперед, толкая грудью де Бов. Писарь ломанулся в дверь, как святой страстотерпец, за которым голые девицы гонятся. Или даже голые юноши. Быстро, в общем, и вдохновенно.
Мы с де Бов остались вдвоем, в тишине и молчании. В комнате жужжали мухи. За окном тоскливо взревывал осел. Я старался дышать медленно и ровно, сжимая руки в кулаки.
— Тебе надо пить пустырник, — вдруг заявила де Бов.
— Зачем?
— Успокаивает.
«Да иди ты», — хотелось сказать мне. Но я не сказал. Я сказал: «Он должен выполнять приказы».
— И ты полагаешь, что чем громче приказ, тем охотнее его выполнят?
— Я полагаю, что приказ выполнят тем охотнее, чем сильнее пинок.
— Спорный метод.
— Пока никого не подводил. Основа уважения — страх.
Де Бов покосилась так, будто по мне ползла гусеница. Толстая, зеленая и волосатая. Даже отряхнуться захотелось — просто на всякий случай.
— Я ни на кого не кричу. И мои просьбы выполняют. Интересно, почему?
Ага, не кричит. На Паттишалла, например, вообще не кричала. Тихая была и уважительная.
— Потому что ты разорвала на куски дракона?
Де Бов поджала губы и насупилась. Удивительно все же, как люди очевидного не понимают и понимать не хотят.
Вбежал запыхавшийся писарь, прижимая к груди ворох допросных листов.
— Вот все, что было по пропавшим детям, милорд.
— Положи на стол. И пошел вон.
Писарь сгрузил охапку свитков, торопливо поклонился и шмыгнул в дверь.
— Прошу, — я приглашающе махнул рукой. Де Бов взяла свиток, развернула его, прищурилась.
— Да тут же ничего не разобрать.
Я только руками развел. Во-первых, эти листы уже раза три точно выскабливали. Бумага истончилась до полупрозрачности, а через чернила явственно проступали остатки старых записей. А во-вторых, нормальный писарь берет в три раза дороже. В отличие от нашего, дешевенького, который такие каракули наворачивает, что сам потом не может прочесть.
— Вот, что это? — де Бов ткнула пальцем в бумагу. Я подошел, заглянул ей через плечо.
— Вос-пос-пе-ше-ство-вать, — с трудом разобрал я.
— Серьезно? А выглядит так, будто ужа обмакнули в чернила и выпустили на лист. Кстати, кто в своем уме так говорит вообще? Крестьяне? Серьезно?
— Ну, преувеличил парень немного, он это любит. Зато смысл всегда верно передает.
— Воспоспешествовать. Марк, воспоспешествуй мне в поисках нужной информации. Ужас же.
— Нормально. Не обращайте внимания, к этому быстро привыкаешь.
— Вот прямо обнадежил сейчас. Жду не дождусь, когда привыкну к высокому слогу. И записи допросов немало в этом воспоспешествуют.
Де Бов подтащила к окну стул и уселась на него с рукописью в руках. Лицо у нее было напряженным, губы беззвучно шевелились. Я плюхнулся в свое кресло и прикрыл глаза. Де Бов шуршала бумажками, мухи жужжали. Хотелось спать. И есть. Дело шло к обеду, а позавтракал я печеньем. Это очень, очень печально.
— Марк, ответь мне как официальное лицо.
— А?
— Нам обязательно с этими бумажками тут сидеть? Или можно их отсюда забрать?
— Куда, например?
— Например, ко мне.
— Зачем?
— Так, есть одна мысль. Но мне нужна карта.
— У меня есть карта.
Я сдвинул в сторону груду пыльных бумажек и старые ножны. Из них выпал усохший до каменной твердости сухарь. Карта лежала в самом низу, на обратной стороне отпечатался зеленоватый чеканный орнамент, украшавший ножны. Я вытащил ее из завалов и развернул на столе.
— Вот, нашел.
На карту упала тень — де Бов подошла и встала у меня за спиной.
— Ох ты. Знаешь, ты только не обижайся.
— Что?
— Потеряй ее обратно. Так что, можно допросные листы забрать?
Ну вот что не так? Не тем цветом Рокингем закрашен? Нормальная же карта!
Ехать никуда не хотелось. Я не выспался, у меня было паршивое настроение, мне хотелось жрать. И я как раз собирался послать писаря в ближайший трактир за сырными лепешками и печеной курицей. Должна же быть от этого жирного пентюха хоть какая-то польза.
— Это необходимо?
— Нет, естественно. Ты всегда можешь еще раз с монахом поспорить…
— Забирай!
Сумки у меня не было. У де Бов, конечно, тоже. Зато я вспомнил про старый обтертый плащ, который специально держал тут на случай, если захочется вздремнуть. Плащ был чертовски колючий и чертовски же теплый. Его дала мне в дорогу мать, когда я шестнадцатилетним недорослем уезжал с Ричардом Львиное сердце во Францию. Всегда терпеть не мог эту уродскую тряпку, но как одеяло она была незаменима. Я расстелил плащ на полу, свалил на него допросные листы и завязал края. Свитки предательски выпирали. Если этот жирный недоумок хотя бы откроет рот, я просто сверну ему шею. Ну или в морду дам. Это тоже помогает.
Глава 11, в которой Марк изучает карты
Карта у де Бов действительно оказалась что надо. На ней было все. Нортгемптон, Рокингем, деревни, озера и реки.
