— Теодор!
— Оставь меня! — закричал художник, и голос его напоминал рычание.
Было бы недостойно описывать всю эту сцену; к концу ее опьянение гневом вызвало у художника такие слова и действия, которые всякая другая женщина, старше Августины, объяснила бы безумием.
На следующий день, в восемь часов утра, приехала г-жа Гильом и застала свою дочь бледной, с красными глазами, с неубранными волосами. Августина держала в руках носовой платок, промокший от слез, и пристально смотрела на разбросанные по полу клочья разодранного полотна и обломки большой позолоченной рамы, разбитой на куски. Августина, которую горе сделало почти бесчувственной, молча показала на эти обломки.
— Вот еще, подумаешь, большая потеря! — вскричала старая хозяйка «Кошки, играющей в мяч». — Портрет был похож, это правда, но я знаю на бульваре одного живописца, который делает превосходные портреты за пятьдесят экю.
— Ах, мама!..
— Бедная моя крошка, ты совершенно права, — ответила г-жа Гильом, не поняв взгляда, брошенного на нее дочерью. — Что делать, дитя мое, никто не будет любить тебя так нежно, как мать. Милая моя, я догадываюсь обо всем; расскажи мне о твоем горе, я утешу тебя. Я уже говорила тебе, что этот человек сумасшедший! Миленькие истории рассказала мне твоя горничная. Да ведь это — настоящее чудовище!
Августина приложила палец к побелевшим губам, как бы умоляя мать помолчать немного. В пережитую ужасную ночь несчастье пробудило в ней то терпеливое смирение матери и любящей женщины, которое превосходит человеческие силы и, быть может, открывает существование в женском сердце таких струн, в которых бог отказал мужчине.
Надпись, выбитая на памятнике в уголке Монмартрского кладбища, гласит, что г-жа Сомервье умерла двадцати семи лет. В простых словах этого надгробия какой-нибудь друг умершего робкого создания видит последнюю сцену драмы. Каждый год, в торжественный день поминовения усопших, проходя мимо этого недавнего памятника, он спрашивает себя: не нужны ли для мощных объятий гения женщины более сильные, чем Августина.
Смиренные и милые цветы, распустившиеся в долинах, быть может, умирают, говорит он себе, когда они пересажены слишком близко к небесам, туда, где зарождаются грозы, где солнце палит и сжигает.
Мафлие, октябрь 1829 г.
