Потому что в очередной раз накажу и ее, и себя. Ее — за все. А себя за Клару.
За то, что я смею жить и чувствовать, когда она — уже нет.
Ни выпивка, ни курево не заглушают эту боль. Никогда.
Анхела Рубио еще вчера была девственницей. Вряд ли она мастурбирует. У них в деревне все наверняка живут в одном доме и постоянно находятся друг у друга на глазах. Особо не уединишься.
Мне вдруг хочется больше узнать о семье долбаного ангелочка. Пошлю не Рамоса, а кого-нибудь еще. Фернандеса, например. Он заслужил повышение.
А Рамос серьезно начинает меня бесить своей исполнительностью. Знает слишком много моих слабых мест… и ведь об ангелке тоже скоро начнут говорить.
Надо бы взять какую-то девку одновременно с ней. Какую-то совсем другую, чтобы отвести подозрения. А то придется прирезать всех, кто решит, что я размяк.
Я пытаюсь думать о деле. Блять, честно пытаюсь.
Но как вижу эти курчавые мягкие волосы между ног Анхелы, сознание прямо мутится. Ворота в рай, блять. В самый настоящий ад.
Я не могу не смотреть туда. А если чика не привыкла кончать, мне сейчас придется потрудиться. Может, она вообще фригидная.
Хотя это вряд ли. Такая горячая стерва во всем и уже очень по-женски развитая. У нее даже это место красивое.
Я стискиваю зубы. Стояк дичайший. Девка воплощает прямо все, что я ненавижу.
Она не уважает меня и даже не боится. Она выглядит насколько вульгарно, что увлекла меня с первого взгляда. И если я продолжу, то просто выебу ее в задницу и точно порву ей там все нахер.
Я не люблю в задницу, но это чудесное наказание. И долбаная Анхела Рубио будет у нас мученицей и потерпевшей, а я… я останусь собой.
Хуже, чем говорят, обо мне уже не скажут.
В яйцах ломит от желания куда-нибудь ей вставить, и я оглаживаю член по всей длине.
Глаза ангелочка непроизвольно округляются от ужаса. Бойся, сучка. Дрожи. Предвкушай. Мне нужно, чтобы ты испугалась.
Тогда все станет намного острее.
Я делаю это добровольно, чика. Но совсем не ради твоего удовольствия.
Ее тело охеренно пахнет яблоком, а кожа мягкая и нежная. Я легко касаюсь ее губами около пупка. Довольно чувствительное место.
Сучка дергается, будто ее ударили током.
Сейчас вопить начнет. Заявит что-нибудь идиотское. Собьет мне весь настрой и разозлит до кровавой пелены перед глазами.
И я тихо, но отчетливо говорю:
— Скажешь хоть одно слово, и я вставлю тебе кляп. Ты лежишь на спине, поэтому захлебнешься слюнями и умрешь. Кивни, если поняла.
Она вся напрягается, но кивает.
Просто необъезженная. Толком не ломанная. Ничего, научится послушанию.
Мне остро хочется закурить, хотя приступы накатывают все реже.
Блять. Курение — слабость. Выпивка — слабость. Бабы — слабость.
И я снова целую Анхелу в живот. Если поддаться слабости, пропустить ее через себя, она отпустит. Рассеется.
Чика опять дергается. Скорее всего она не фригидная. Она очень даже чувственная. Осталось только это дело разбудить и спалить ее нахер.
Чем больше Анхела Рубио станет бояться, ненавидеть и презирать меня, тем больше напряжется. А потом не выдержит и обкончается.
И я вообще прекращаю думать о чем-либо, покрывая весь ее живот поцелуями. Мне хочется кусать ее. Вгрызться. Оставить на ее белой коже свои следы.
Но так долбаный ангелок в жизни не заведется.
И я целую ее горячо и крепко, злорадно наслаждаясь тем, как чика активно пытается сопротивляться.
Наручники надежно ее держат — все, что чика может — свезти себе кожу. Она пытается втянуть живот, но забывает, что от этого промежность тоже немного напрягается, и туда приливает кровь.
Глаза ангелка гневно блестят, и я чувствую, как ей хочется рассказать мне что-нибудь душевное.
А в моих ушах внезапно всплывает бесстыдное «еще!», и я совсем теряю голову. Целую чику яростно, как в последний день жизни, прикусывая кожу и сразу зализывая укусы.
Живот около пупка, у самого треугольника курчавых волос, бедра.
И торжествую, когда слышу, как дыхание Анхелы Рубио тяжелеет.
За своим не слежу. Я перевозбужден. Член упирается в матрас, и трется об него, ну и пусть.
Я сдержусь, мать твою, чтобы потом не сдерживаться вообще и брать эту суку раз за разом. Столько, сколько выдержу, а выдерживаю я много и долго.
Ее ноги разведены, и я вижу, что она все еще довольно сухая. Но клитор и половые губы уже слегка припухли. И это красиво.
Я рычу от возбуждения. Твою мать, куда еще сильнее меня возбуждать.
Удваиваю напор. Поцелуи жарче, а укусы легче. Совсем дразнящие.
И понимаю, что все делаю правильно.
Анхела Рубио пытается дышать ровно, но у нее нихрена не получается.
А мне нужно, чтобы она запаниковала. Чтобы совсем искусала себе губы в попытке ничего не чувствовать.
Она уже лежит смирно, не мечется в наручниках и не втягивает живот. Думает, так ей будет легче.
Немного — да. Когда ты не елозишь своей охеренной попой по простыни, чика, то и возбуждаешься меньше. Но я тебя не отпущу.
Я продолжаю зацеловывать ее бедра. Самую чувствительную внутреннюю часть, двигаясь от колен выше
Чика мелко дрожит и вся вспотела.
А я едва не спускаю сам, представляя, что вот-вот и она кончит даже от поцелуев, настолько меня ненавидит.
Тем самым она проиграет.
Чистая ненависть без примесей вредна для здоровья, сучка. От нее один шаг до любви.
Главное, не пропустить момент.
Опыта лизать девок у меня мало. Я только в юности этим занимался. Клара мне естественно не давала, и я ебал других, представляя, что это она. Тренировался, чтобы ей потом было со мной хорошо.
Блять. Но вот прямо сейчас я вообще не могу о Кларе думать.
Прости, любимая. Я разберусь с этой чикой и вернусь к тебе.
Анхела Рубио смотрит на меня. Ее взгляд немного нетрезвый, и мне это нравится. Нам обоим пора кончать, пока сладкий запах яблок меня не прикончил.
Я подтягиваюсь выше и ложусь так, чтобы не задеть эту сучку членом. Испугается — и все похерится.
Мне нужна ее грудь. Сосок. Я втягиваю его губами, облизываю, и он превращается в косточку. Податливый в отличие от своей сучки хозяйки.
А она резко, сквозь зубы, выдыхает.
Давай, ненавидь меня, Анхела Рубио. Так и быть, если ты простонешь мое имя, за это кляп я не вставлю.
