До скорой встречи, мой дорогой друг. Преданный вам
Жан Мари».
«Мой дорогой друг!
Я вам и вздохнуть спокойно не даю. Простите. Но мне в голову засела одна мысль и не дает мне покоя. Совершенно очевидно, что пользы от меня в магазине не много. И как я теперь начинаю понимать, эту госпожу Седийо подсунули мне отнюдь не случайно. Она постоянно за моей спиной. Такое ощущение, будто ей велено записывать мои поступки, а потом сообщать о них. И невольно возникает вопрос: а не доверил ли мне господин Дидихейм этот пост исключительно для того, чтобы сделать вам приятное? Вдруг это всего лишь навсего ловко скрытое милосердие? И не ведут ли господин Дидихейм и госпожа Седийо приватных разговоров? „Это пустой номер, — говорит она. — Пользы от него нет и не будет“. А тот отвечает: „Я был вынужден его взять. Давайте еще чуточку потерпим!“
Может быть, я просто неверно интерпретирую некоторые их взгляды и действия по отношению ко мне. Мне хочется верить, что я ошибаюсь. Но я обязан откровенно вас предупредить. Вы взяли на себя труд походатайствовать за меня, и мне невыносима мысль вас разочаровать. Лучше мне оставить должность. И я прошу вас, если вдруг господин Дидихейм нелестно обо мне отзовется, без всяких колебаний предупредите меня об этом. Я предпочитаю ясность.
Вполне возможно, я драматизирую ситуацию. Но разве себя обманешь, нормальных отношений с персоналом мне наладить так и не удалось. Скорее всего, поэтому у меня не проходит ощущение, будто я одинок и окружен некой тайной враждебностью. Но что делать? С какого бока браться? Общение должно строиться на особой дружеской сердечности, но я на нее не способен. Шуточки-прибауточки, задушевные беседы — я бы и рад, да мне это чуждо. А присущая мне сдержанность, что греха таить, внушает людям недоверие. Кассирши самое большее вежливы. Правда, у них не особенно много времени для разговоров. Целый день неистощимым потоком перед ними движется, собираясь у касс, словно суда в шлюзе, многоликое человечество, и на них накатываются одна за одной волны покупок: пакеты, бутылки, фрукты, флаконы, коробки… Левой рукой им необходимо продвинуть товар по узкому желобку, а другой рукой быстро простучать по клавишам аппарата. Деньги, сдача, целлофановый пакетик для каждого покупателя. Следующий!
Но у меня все-таки не получается им сказать: „Какая у вас утомительная работа“. Не моя это роль. Да и потом, не в моих силах что-либо изменить. Но мне жалко всех нас, и так поэтому хочется трудиться как можно лучше. Однако все старания идут прахом. Все делаю невпопад. Вчера, например, присматриваю за бутылками с растительным маслом — товар шел бойко. А тут молодая девушка спрашивает, где ей можно найти варенья и конфитюры. Я вежливо отвожу. И разумеется, передо мной тут же вырастает мадам Седийо. „Пусть сами ищут, — возмущается она. — Больше купят“.
Тут запрещено участие, желание помочь, любезность. Чему же тогда удивляться, что вокруг видишь лишь безразличие и холодность. Хотя в каком-то смысле меня это даже обнадеживает. Но все равно торговля методом самообслуживания не перестает меня удивлять. Однако я постепенно привыкаю. Вот уже три недели, как я здесь работаю! Не стесняйтесь, дорогой друг, при случае поговорить обо мне с господином Дидихеймом. Я согласен на помощь, но не на милостыню.
С дружескими чувствами,
Жан Мари».
«Дорогой друг!
Я словно в воду глядел. Случилось нечто такое, что потрясло меня. В двух словах: я обнаружил в почтовом ящике анонимное письмо. Возвращаюсь домой, собираясь поскорее заняться ужином, и вдруг… К счастью, Элен в эти дни возвращается поздно. Иначе она нашла бы эту гнусность. О! Текст незатейливый: „ПЕРВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ“. Большими буквами. И все! Но этого вполне достаточно. Я сразу догадался, откуда нанесен удар. Само собой разумеется, кто-нибудь из моего ближайшего окружения. Значит, из магазина. Я был прав, когда подозревал, что на меня точат зуб. На письме стоял штамп почты с улицы Литре, хотели сбить с толку, вот и опустили его подальше от магазина. Но меня, как вы понимаете, вокруг пальца не обведешь. И со вчерашнего дня я силюсь отгадать загадку. Почему вдруг эта угроза, а ведь речь идет действительно об угрозе, не так ли? Я никому не причинял никакого зла. Ну хорошо, меня не любят, согласен! Но за что мне мстить? Я тщетно ломаю себе голову. И пытаюсь понять. Почему первое предупреждение? Значит, должно быть и последнее? А потом что?.. Полная нелепица. Мадам Седийо, предположим, еще та ведьма, но в роли каркающей пророчицы я ее не вижу. Да и других, впрочем, тоже. И потом, это не их стиль. Они прислали бы мне скорее какие-нибудь оскорбления. А не эти сухие слова, похожие на приговор.
Но если письмо идет не из магазина, то откуда тогда? Извините, что утомляю вас всей этой историей, но я не мог не поделиться с вами. Быть может, вы мне что-нибудь посоветуете. Я уже перебрал все версии. И даже стал задаваться вопросом, а уж не… Но по прошествии десяти лет кто там вспомнит обо мне? На эту мысль навел меня почтовый штамп. Указанная на нем улица Монпарнас находится в двух шагах от вокзала Монпарнас. Куда приходят поезда с запада страны, в том числе и из Рена! Но ведь как-никак десять лет прошло! Если бы кому-нибудь и захотелось насолить мне, то он бы это сделал в ближайшие после моего поспешного отъезда месяцы. А тут все не так! Слова „первое предупреждение“ заставляют думать, что речь идет о начале осуществления некоего грозного плана, как если бы кто-то совсем недавно решил вдруг разделаться со мной. А „недавно“ неизбежно означает — с момента моего появления в магазине. Я снова отброшен к первоначальной версии, которую сам же нахожу абсурдной.
Меня охватывает непередаваемое отчаяние. Я словно растревожил злобное, коварное пресмыкающееся, мне приходилось видеть в действии таких тварей среди людей пера, но они не трогали меня, ибо для них я был слишком мелкой сошкой. А теперь, видимо, я кому-то перебежал дорогу. Я! Который стремился затаиться в стаде! Но может быть, занятое мной место было прежде обещано другому? И я, сам того не ведая, кого-то отпихнул? Должность — словно спасительный буек для утопающего. И чтобы овладеть им, нужно бороться не на жизнь, а на смерть! Все удары позволены. Теперь вы можете себе представить, в каком настроении я отправляюсь на работу. И едва осмеливаюсь заговорить с моими коллегами.
Мадам Седийо, похоже, ничто не смущает. Она, как всегда, немного сдержанна, немного „классная дама“. Говорит мне: „Из-за дождей овощи подорожали. Горошек и овощные смеси в консервах будут пользоваться повышенным спросом. Не растеряйтесь“. Я вглядываюсь в ее лицо, изучаю — ничего, глухая стена с надписью „Вывешивать объявления запрещается!“. Читает ли она в это время смятение на моем лице? А другие? Может быть, они насмехаются надо мной, когда собираются в вестибюле? „Ты видела его физиономию? Еще чуть-чуть — и лопнет от злости!“
Я иду из кабинета в магазин и не могу взять себя в руки. Брожу, заложив руки за спину, между стеллажами. Плачевное, ей-ей, зрелище: несчастный, измученный человек под льющуюся из громкоговорителя сладостную музыку бродит среди полок, уставленных продуктами. Иду мимо холодильных установок. Думаю: „Первое предупреждение“ — это что-то мужское, напоминающее вызов на дуэль! Возвращаюсь к парфюмерии и спрашиваю сам себя: „А если придет второе предупреждение, мне нужно будет обо всем рассказать Элен?“ Поворачиваю в сторону пирогов и паштетов. „Может быть, пустая шутка? Попортить мне нервы. Просто поняли, что я не „боец““. Дозорный круг завершается. Я возле касс. Аппараты отстукивают чеки. Возле выхода скопилось множество тележек. И никто, похоже, не обращает на меня никакого внимания.
