вздохнула и почувствовала отвратительную слабость. Голова закружилась, ноги подгибались — едва не выронила девочку.
— Что с вами? — глуховато спросил пожилой, осторожно и крепко поддержал ее за локоть, властно кивнул Саше. Тот открыл рубку и пожилой провел Галю внутрь, усадил на табуретку.
— Воды. Быстро, — жестко приказал Саше.
Плыло перед глазами, Галя удивленно осмотрелась, радуясь, что сидит, и не веря еще, что такой приступ ярости и слабости приключился с ней.
— Ничего, не беспокойтесь... Зачем же... — бормотала она, превозмогая дрожь. Ей подумалось: этот человек догадывается о ее намерении всех изругать, и сделалось неловко, стыдно, и она никак не могла себя переубедить — откуда ему знать? Галя не решалась посмотреть на незнакомца, но чувствовала неожиданно и странно прорезавшуюся к нему симпатию. И разум, еще не успокоившийся после взрыва, не мирился с тем, что открывало сердце, и грудь теснило от противоречий. Куда глаза девать?..
В рубку вошел второй, которого она лишь смутно заметила в давешнем порыве, и сейчас, отвернувшись от пожилого инженера, смотрела на него, даже радуясь немного, что есть повод отвести взгляд. Этот ей сразу не понравился. Галя не могла сообразить, почему же... Ведь он помоложе и внешне даже симпатичный вроде... Ах да, вот почему — он, как все. Она поймала его раздевающий взгляд. Как все... А что ж пожилой — не как все?..
Галя с удивлением, не поняла даже, а почувствовала, что именно он — не как все; и мысленно не соглашалась она с таким выводом, не могла согласиться, а где-то внутри крепла уверенность, что встреча эта необычная, сулящая непонятную, добрую радость...
Второй стоял у двери, загородив проход, и Саша кружку с водой передал ему. Гале не хотелось брать кружку из его рук. И тотчас пожилой инженер уверенным отстраняющим движением взял у того кружку и с чудноватой старомодной почтительностью, слегка склонившись, протянул ей. Это было даже страшновато — будто чтение мыслей, и влекло, притягивало странной силой, необыкновенным светом, в который никак не верилось.
Прижимая девочку, Галя отпила несколько глотков. Пожилой инженер, безошибочно определив, что вода больше не нужна, осторожно взял у нее кружку. И в этой малости, что он точно угадал и ни мгновенья не дал ей держать ненужную кружку, тоже было нечто страшноватое, но сильное, уверенное и приятное.
Галя показалась себе заплаканной девчонкой, которую обласкал отец. Пожалуй, она никогда больше и не встречала чистой мужской внимательности и ласки, кроме как у отца, дома. Ему можно было даже на маму пожаловаться, он все понимал... Какое невозможное, сказочное совпадение. Галя давно уверилась, что такое осталось лишь там дома. И вдруг здесь, незнакомый человек... Нет, нет — обман, он не такой, лишь кажется таким, думала она и не верила этим мыслям, и радовалась минуте, пусть обманной, но принесшей неожиданную перемену в примелькавшейся ее жизни.
И Галя заметила вдруг, что остров освещен красным — лозняки будто костер, и свет так ярок, что холодная река теряется во мраке — видится лишь это пыланье.
Малышка испуганно смотрела на незнакомых людей, губки ее кривились, она уже собиралась разреветься. Галя загородила ее личико своим лицом — дочь показалась большой, знающей нечто сокровенное и желающей вмешаться в дела взрослых. Галя поняла ее гримаску как неодобрение и уже застыдилась своей неожиданной радости.
И тут затарахтела погремушка, и рука пожилого инженера, на этот раз неумело, с опаской, протянулась к ребенку. Девочка узнала игрушку, закряхтела, выпрастывая ручки из одеяла. Галя ей помогла, и она потянулась, шевеля крохотными пальчиками, и сразу же сунула погремушку в рот, и успокоилась.
Это был хороший знак, и Гале захотелось, чтоб этот человек побыл у них в гостях. Где-то в глубине, в душе, все крепло чувство, что внимательность его совсем иная, чем та, которую она в обилии встречала у мужчин во время девичества и после.
Внимательность его была уважением к ее материнству, к ее беспомощности, к ее поглощенности заботами, ко всей ее нынешней жизни... Галя свыклась уже с голодными, голыми взглядами, которые видели в ней лишь то, чего хотели, которым дела не было до ее состояния, до ее новых переживаний. И вдруг — такой необычный, деликатный, уважительный человек.
Правда, в мыслях еще крутились и для него самые обидные, отталкивающие слова, которые всегда теперь назначались мужчинам, но душой она уже твердо знала, что слова эти не подходят к нему и не нужны; и то, что они отскакивали от него, не приставая, подтверждало правоту ее первого порыва. Сердце сладко и безвольно поддавалось его уважительности и твердило, что это не личина, а подлинное мужское обхождение, которого достойна мать, держащая на руках ребенка.
Саша растерялся, он не знал, как себя держать: видел, что тут нет ухаживания в том смысле, как он его понимал, но чувствовал, что Пашин решительно и сразу взял верх, отстранил его от Гали и завладел ее вниманием. Это было так странно и чудно, что Саша, совершенно обескураженный, бочком вошел в рубку и встал рядом с Сидориным, ожидая дальнейших приказаний. Он уже знал, что станет безропотно выполнять распоряжения Ивана Петровича. Он словно в чем-то провинился перед ним и теперь, искупая вину, должен был стать мальчиком на побегушках. И, странно, роль эта ничуть его не оскорбляла и даже не коробила. Случись на месте Пашина любой другой, он запетушился бы, закукарекал, задрался... Он и сейчас рассудком понимал, что надо запетушиться, но чувствовал, какая из этого получилась бы нелепость, и поэтому пальцем не шевельнул, стоял около Сидорина.
Тот с едва заметной улыбочкой наблюдал за Иваном Петровичем. Никому до его улыбочки не было дела; сам же он вкладывал в нее мысль, рожденную собственным житейским опытом: «Запрячь тебя, холостячок, в эту коляску, посмотрел бы я, как ты подавал бы водичку да погремушечки». Но и он, вопреки этой выстраданной мысли, каким-то нетронутым уголком сердца понимал чистоту, искренность происходящего. Понимал и удивлялся, что понимает, и открещивался от понимания, как от наважденья, и все-таки понимал.
Убедившись, что девочка успокоилась и занялась игрушкой, Галя подумала пригласить инженеров на чай. Но сделать это оказалось нелегко. Она не могла найти слов; просто так бухнуть ни с того ни с сего — все испортишь, а начать издалека и подвести к приглашению — не получалось. Она даже перетрухнула слегка от своей
