Первая плеть обманщикам, вторая — доносчикам, не так ли?
Очевидно, что Гранин окажется бит с двух рук.
— Вы мне лучше расскажите, как это вы в управляющие подались без всякого опыта?
— Нужда, Александра Александровна. Прежняя служба осточертела мне…
— Из-за смерти вашей жены, да? — участливо перебила его Лядова. — Все разом стало противно? Милый вы мой, только не становитесь, как мой отец. Двадцать два года траура! Разве ж мыслимо так хоронить себя?
— А разве горе поддается рассудку?
— Прекрасно поддается, — она в раздражении стянула перчатки и кинула их поверх бумаг. — И это все упрямство, а не рассудок. Человек рожден, чтобы дышать полной грудью, а не холить свои печали.
— Это молодость ваша говорит, — возразил Гранин, невольно улыбаясь.
— Ах ты боже мой, нашли себе оправдание. Будто вы старше на сто лет, а не на десять зим! Посмотрите на меня — я ведь с рождения обездолена, моя мама умерла в тот же час, в который я родилась. Но мне наградой самый лучший отец, и вам обязательно будет утешение, вы только не провороньте его и не отвернитесь.
— Беру свои слова назад, — засмеялся Гранин, увлеченный ее горячностью, — вашими устами говорит сама мудрость.
— Вот то-то же, — кивнула она, явно довольная. — А что касается вашего опыта, то дурное дело нехитрое. Цифрам даже меня в конце концов обучили, — и Лядова подмигнула ему.
Выезжали в имение торжественным обозом. Александра требовала открытую коляску, чтобы дышать дивным свежим воздухом и любоваться пейзажами, но Изабелла Наумовна уперлась намертво, не желая мерзнуть за просто так.
У гувернантки вообще было нервное, мрачное настроение, видно было, что уезжает она с тяжелым сердцем, но решительности ей не занимать.
— А и пусть поживет один, — пробурчала она себе под нос, устраиваясь на сиденье и укутывая себя мохнатой дохой, — одумается!
Лядова жалась к Марфе Марьяновне и поглядывала на Изабеллу Наумовну с любопытством.
— И остались бы, — заметила она спокойно, — что вам в деревне куковать.
— Я тебя, душечка, в беде не оставлю, — твердо заверила ее гувернантка.
— Тоже мне беда, — иронически протянула Лядова, — горе горькое. Будто в городе этом медом намазано.
— Замуж тебе, глупая, надо, — проворчала Марфа Марьяновна, — а в деревне что? Степка-косарь да Васька-кожемяка.
— Захочу — выйду замуж хоть за Степку, хоть за Ваську, — задрала нос Александра. — Я же Лядова, мне раз плюнуть!
И она ожесточенно замахала в окно.
Провожающих было — пруд пруди.
Позади было такое бурное прощание, будто они уезжали на край земли, а не на расстояние в полдня пути.
Даже Гранина обнимали горячо и истово.
Экипаж тронулся с места.
— И что — Лядова? — спросила Изабелла Наумовна, явно убегая от своих печальных мыслей.
Гранин тоже навострил уши. Легенду о первом императоре и первом вольном атмане он, конечно, слышал, но всегда думал, что сказки все это.
— А и все, — Лядова смахнула со щек слезы и отлипла от окошка. — У нашей семьи личное императорское дозволение венчаться с кем угодно.
— Это какая-то шутка?
— Беллочка Наумовна, неужели вы не знаете историю нашей семьи? Сто лет назад, когда мой прадед, вольный атаман Никифор Лядов, пришел на помощь армии в решающий момент битвы и одержал славную победу, государь спросил его, какой награды он хочет. Сулил дворянство и угодья, а прадед отмахнулся от всего чохом. Просил император присяги, а мой прадед и тут отказался. «Чего же тебе надобно?» — спросил его государь изумленно. «Любить кого хочу и защищать страну, потому что верен ей не под присягой, а по велению своего сердца», — огорошил его мой прадед. Бояре замерли в ожидании, потому что нрав у первого императора был тяжелый и за такую дерзость запросто мог казнить. Долго он молчал, а потом вдруг захохотал и сказал, что так тому и быть. И мой прадед женился на императорской невесте! — торжествующе завершила Лядова.
— Как? — ахнула Изабелла Наумовна. — И в живых остался?
— Государево слово крепче гранита. Впрочем, он недолго кручинился, а на свадьбе пуще всех отплясывал.
— Если ты соберешься за Ваську или Степку, отца удар хватит, — вздохнула Марфа Марьяновна удрученно, совершенно равнодушная к этому необыкновенному рассказу.
— А его все равно ударит хватит, — отмахнулась Лядова. — Хоть за сапожника, хоть за принца заморского.
— Слава тебе господи, в деревне заморских принцев не водится.
— А вдруг! — Она разулыбалась, глаза ее засверкали, она снова принялась фантазировать, это у нее всегда прекрасно выходило: — Заходит такой красавец — глаза аметистовые, губы алые, на пальцах тяжелые перстни, на голове парик высотой в пять вершков, на ногах чулки шелковые. А я хлоп — и в обморок от любви. Головой о печку шарахнулась, да и делу венец, — и она захохотала.
— Что за глупости, — фыркнула Изабелла Наумовна.
— А это мадемуазель Жюли виновата, — открестилась Лядова, — вечно она сочиняла сентиментальные истории да везде отрывки разбрасывала. И главное: везде любовь как молния, стоит лишь глазами встретиться — и аминь. Как же так, спрашивала я мадемуазель Жюли, а если у рокового красавца характер поганый? Или шуток он вовсе не понимает? Или дураком уродился? Как можно влюбиться с одного взгляда?
— И сколько, по-твоему, взглядов нужно? — спросила Изабелла Наумовна, посмеиваясь. Ее забавлял пыл воспитанницы.
— А при чем вообще взгляды! Человек — не картина, чтобы на него пялиться. Даже рукавицы себе по руке подбирают. Вот вы, Михаил Алексеевич, — и она проворно развернулась к нему, — как свою жену полюбили?
Он ответил не сразу, вспоминая запах ветчины и хлеба, крепкий купеческий дом, хозяин которого страдал от радикулита. И его молодую дочь, преисполненную спокойного чувства собственного достоинства.
Надежда Сергеевна — Наденька — не была любовью с первого взгляда, не была и с десятого. Гранин ездил к ним год, прежде чем решился сделать предложение.
Его любовь была ровной и сильной, не лихорадила и не обжигала, но дарила тепло и покой.
— Я выбрал жену по себе, — ответил он отрешенно, — не глазами, а сердцем.
— Простите мою бестактность, — вдруг испугалась Лядова, — если вам не хочется вспоминать…
— Ну что вы, Александра Александровна,
