одного монаха. Он прочитал много книг, жил отшельником и все думал и думал. Говорил, как несовершенен и плох мир, искал во всем смысл. А в один прекрасный день взял да и повесился! Вот и вся философия. Дьявол ее забери! И тогда я понял: жизнь – в каждом глотке вина, в каждом поцелуе женщины, в каждой твоей победе над врагом, а все остальное чепуха, и нечего над ней задумываться!
– Может, ты и прав.
– Ты еще сомневаешься? Фома ты этакий! А знаешь, что самое ценное в жизни?
– Что?
– То, как мы умрем. Все забудется – как мы ели, пили, ненавидели, любили, о чем думали, куда ходили. Но если смерть наша будет достойной, то будут помнить и нашу жизнь. Только королям и великим людям не стоит заботиться о том, будут ли помнить их жизнь, – они уже в истории.
В палатку вошел Штернберг, с радостью отметив, что Касселю лучше. Лихтендорф сказал другу, чтобы он садился рядом.
– Мы тут ведем философские разговоры, но мне они уже порядком опротивели! Есть очень хочется, надоели финики!
– Да ты оставь барону немного, – с улыбкой ответил Штернберг, видя, как Лихтендорф поглощает ненавистные финики.
– Ты прав! Кассель, угощайся! Это, конечно, не сушеное мясо, которым мы тебя сегодня накормили и которого больше нет, но сладко необыкновенно и, думаю, тебе понравится.
– Да, и Эйснер говорил, чтоб ты их ел – сладкое поднимет тебе настроение!
Кассель усмехнулся и, приподнявшись, взял один финик.
– Я послал за твоими людьми, – сказал Штернберг. – Клаус и Михель их зовут? Почти полумертвыми нашли их прямо на том холме, с которого наш лагерь видно. Пару метров бы им еще проползти, и они смогли бы ободриться, а то погибали с отчаяния.
– Вот видишь, и ты говоришь – всего пару метров проползти! – бормотал Кассель. – Какие шутки с нами проделывает жизнь!
– Опять он за свое! – хлопнул себя по коленкам Лихтендорф. – Обычно такие беседы ведут умирающие! А ты жив, Арнольд фон Кассель, и еще не раз своей женушке по ее симпатичному личику кулаком своим съездишь или она по твоей морде!
– Заткнись ты, Лихтендорф! – огрызнулся барон.
– Вот это другое дело! Не раскисай, дружище! Дамиетта ждет нас, а за ней – Иерусалим!
– А Данфельд где? С ним все в порядке?
– А чего ему будет? – усмехнулся Штернберг. – Едва успел одежду переменить, даже не поев и воды не попив, стал писать письмо Хильде. Да в этом он не мастак, уже столько часов прошло, а он только несколько предложений смог накарябать.
Глава четвертая. О дальней земле за морями
Наступала ночь. Холодом потянуло из пустыни и со стороны Нила, христианский лагерь замерцал тысячей костров, а в ответ ему подмигивали мириады звезд на небе.
Лихтендорф был вызван к Леопольду Австрийскому, Лотринген отправился спать, Кассель уже давно спал, изможденный событиями последних дней, Данфельд рыскал по лагерю в поисках того, кто в ближайшее время собирается в Европу, чтобы попытаться всучить ему письмо, написанное для Хильды. Таким образом, Штернберг остался один, спать ему не хотелось, и он спустился из лагеря к реке – побродить и подумать. Позади себя он услышал шаги и обернулся. За ним шел Эйснер.
– Вы следите за мной? – нахмурился граф.
– Нет, я нарочно шел за вами.
– Зачем?
– Мне кажется, утром я не ответил на некоторые ваши вопросы. Если хотите, вы можете снова их задать.
– Да, появление Касселя и Данфельда очень обрадовало меня, и я, признаться, позабыл.
– А я нет, граф, ваши слова были очень запоминающимися.
– Ладно, не будем ворошить неприятное. Скажи мне, почему Лихтендорф, все зная об Али-Осирисе, ничего не поведал мне и брату, его друзьям?
– На этот вопрос ответ надо спрашивать у господина Лихтендорфа.
– Я и спросил. Он ответил, что просто забыл. Но думаю, что это не так. О человеке, который может помочь нашей армии покорить Дамиетту, просто так не забывают.
– Все верно, граф. Но вы же знаете своего друга. Именно по этой причине он и не говорил никому. И дальше бы не стал говорить, если бы вы сегодня не ворвались в мою палатку и не увидели Али-Осириса.
– Он хотел с помощью этого человека прославиться? – грустно усмехнулся Штернберг. – Один получить все! Али-Осирис может сообщить сведения, которым цены нет. Эх, друг Лихтендорф, ты не меняешься!
– Он ведь не из-за денег, – уточнил Эйснер.
– Да, я знаю, ему нужна только слава и известность. Однако мне непонятно, как ты узнал о египтянине, Эйснер? Он что, действительно случайно пытался сторговать тебе статуэтки и ты угадал в нем члена тайного общества?
– Нет, конечно, граф! Но чаще всего члены разных тайных обществ сносятся друг с другом, а руководители их имеют контакты, о которых обычные люди и не догадываются!
– О чем это ты?
– Например, скажу по секрету, тамплиеры не раз сотрудничали с ассасинами.
– Да что ты!
– А альбигойцы вступали в переговоры с тайными папскими посланниками.
– О как! Откуда тебе все это известно? Уж не хочешь ли ты сказать, что и ты состоишь в какой-то секте?
– Ну, я бы не называл так нашу организацию. Она не религиозная.
– Значит, политическая?
– Опять не угадали.
– Так, может, и не надо угадывать? Ты же знаешь, Эйснер, я не любопытен, и если я не должен знать о чем-то, что для тебя является личным, ты можешь и не говорить.
– Я бы и не стал говорить. Но у меня есть просьба, граф.
– Какая?
– Мне нужно отправить в Европу одну посылку, точнее сундучок, вы, должно быть, видели его у меня в палатке. Я пошлю с ним Лесовика. Но один глухонемой человек не может выполнить это поручение.
– Что же ты от меня хочешь?
– Я думаю, что скоро вы кого-нибудь отправите домой с вестями о себе, возможно, пошлете несколько своих воинов.
– То есть твоему сундучку нужна охрана, я правильно понял?
– Да, правильно!
– Значит, там деньги или какие-то драгоценности? Молчишь, Эйснер? Так оно есть! А я думал, зачем это такому ученому человеку понадобилось идти на Святую войну?! Все одно и то же! Даже у тебя, Эйснер! Деньги, сокровища! Неудивительно, что мы не можем вернуть Иерусалим! Бог видит, что мы в своей алчности его недостойны! Помню, Эйснер, как ты участвовал в налете на сарацинское селение, там еще богатый еврейский лекарь жил, и ты потом сказал, что ради него и пошел тогда с нами, дабы спасти его, ведь старик многое знал и ты хотел заполучить его книги и его самого, чтоб он передал тебе свою
