его протесты, Надежда Петровна еще в прихожей стянула с несчастного скрюченного Моцарта мокрую куртку, ботинки и (о, ужас!) джинсы, уложила его в кровать, сбегала домой, принесла пригоршню коробочек и тюбиков и принялась его с увлечением растирать, мазать и пичкать. Сил сопротивляться не было, все они уходили на то, чтобы во время самых острых приступов боли не употреблять ненормативную лексику, а впрочем, остановить Надежду Петровну в ее милосердном порыве смогли бы разве что противотанковые ежи.
Остаток дня прошел в борьбе с радикулитом, которая, увы, не увенчалась успехом, и под вечер Евгений Германович согласился вызвать на дом врача из частной поликлиники, подумав мимоходом, что вот он считал — жизнь кончилась, а сегодня столько вещей пришлось делать впервые. Болеть радикулитом, вызывать врача, снимать штаны при помощи посторонней дамы. Врач прописал уколы, капельницы, мази, таблетки и постельный режим. Надежда Петровна была счастлива.
А по объявлению никто не позвонил. Так что Тихон тоже был счастлив. Двое счастливых в такой хмурый неулыбчивый день — это уже неплохо.
Надо заметить, что в последнее время не только Тихон чувствовал себя не в своей тарелке, разрываясь между чувством долга и личными интересами. Те же самые чувства испытывала и Надежда Петровна. Как женщина добрая и сострадательная, она всей душой сочувствовала Евгению Германовичу в его беде и желала ему всяческого добра, счастья и скорейшего выздоровления. А как просто женщина она подозревала, что если он будет здоров и счастлив, то перестанет нуждаться в ее помощи и заботе. Эта неоднозначность сильно беспокоила Надежду Петровну, привыкшую к мыслям и эмоциям простым и понятным, без всяких там «с одной стороны, с другой стороны, так хочу, а этак не хочу», эти интеллигентские штучки она всегда числила по Анниной части и сильно ее за это недолюбливала. Поэтому она старалась компенсировать свои некрасивые тайные мысли удвоенной самоотверженной заботой о больном и несчастном, брошенном и одиноком (ну да, да, да!) соседе. Прикованный к постели, теперь он оказался совсем беспомощен и зависим, он при всем желании не мог увильнуть от ее визитов, разговоров, указаний, наконец, от ее обедов, к которым теперь добавились завтраки и ужины. Надежда Петровна ликовала в душе, с озабоченным лицом обсуждая с Евгением Германовичем меню и наименее травматичный для самолюбия пациента способ наложения компресса. Получилось так, что ее жизнь неожиданно обрела смысл как раз в тот момент, когда Моцарт этот самый смысл потерял. Как говорится, если где-то накося, то где-то непременно выкуси. Народная мудрость.
Так или иначе, верная своему решению поменьше думать и побольше действовать, Надежда Петровна уже на следующий день нашла медсестру, которая будет приходить на дом делать уколы и ставить капельницы. Прибытия медсестры, назначенного на шесть вечера, ждали с волнением: Евгений Германович, прожив на свете почти семьдесят лет, кровь из вены сдавал неоднократно и каждый раз при этом впадал в панику, чуть не до обморока, а Надежда Петровна волновалась потому… ну просто потому, что он волновался. Минуты тянулись бесконечно и в часы складываться не желали категорически. Евгений Германович от боли и от беспокойства не мог ни есть, ни спать, ни читать, ни телевизор смотреть. Попытка его добровольной сиделки успокоить пациента рассказом о том, как лично ей «сто раз эту капельницу ставили», провалилась в самом начале, потому что на словах «девчонка попалась молодая, в вену не сразу попала» Евгений Германович позеленел и потребовал отменить визит медсестры.
Тогда Надежда Петровна зашла с другого конца, поведав страшную историю о том, как некто Михалыч из второго подъезда с пьяных глаз упал с лестницы и сломал копчик, так операцию ему делали, но нерв там какой-то пережало, так ходит он теперь сам, но жена говорила по секрету, что в памперсе. Евгений Германович из зеленого стал красным, на медсестру согласился, но потребовал водки. Немедленно и лучше сразу стакан.
И тут Надежу Петровну осенило. Зная, что сосед всегда был склонен ко всякому изобретательству, и руки у него растут из нужного места (когда-то давным-давно он даже помог ей построить выкройку воротничка-стойки для рубашки), она решила его отвлечь.
— Слушай, Германыч… — учитывая положение дел, переход на «ты» показался ей вполне уместным и своевременным. — А ведь к капельнице-то эта штука нужна… ну держалка. Железная такая. А у нас нету.
На страдальческом лице «Германыча» впервые за день появилось осмысленное выражение. Он на минуту задумался, потом огляделся по сторонам и потребовал стул из гостиной, лыжную палку с балкона, скотч из ящика письменного стола и носки из комода. Надежда Петровна метнулась выполнять указания, особенно заинтересовавшись носками, но не задавая лишних вопросов, чтоб не сердить больного и опять не скатиться к водочной теме. Лишних движений изобретатель делать не мог, поэтому реализовывать проект пришлось Надежде Петровне собственноручно. Под чутким руководством Заслуженного изобретателя СССР она подтащила стул вплотную к кровати и скотчем примотала к спинке лыжную палку. Затем ножницами проделала в носке дырку, страдая за испорченную вещь. Затем получила указание разрезать скотч и заменить палку на рукоятку от швабры.
— Тут петелька, она нам нужна, — на сей раз пациент был доволен. — Все, готово. Ты молодец!
— Как? Это все, что ли? — от удивления Надежда Петровна даже не отразила долгожданное «ты» в свой адрес. — А как оно работает-то?
— Неси из кухни бутылку с водой, пол-литровую, протестируем, — у Евгения Германовича даже глаза заблестели.
Он собственноручно вдел бутылку в носок, так, чтобы из прорезанной дырки торчало только горлышко и велел своей помощнице продернуть носок через ушко ручки от швабры и завязать.
— По-моему, неплохо, — оценил результат Евгений Германович. — Не бог весть как эстетично, но зато быстро и надежно.
Насчет эстетичности Надежда Петровна не согласилась, взяла из комода новые носки, с этикеткой, и светлые, а не черные. Вырезала дырку, а этикетку положила рядом, чтоб медсестра сразу поняла — новые носки, чистые, как положено. Теперь результат всесторонне устроил обоих, и, чтобы скоротать время, решили попить чая. А за чаем Евгений Германович рассказал, что в свое время он изобрел «кошки» для альпинистов, «не хуже абалаковских, между прочим», и вообще, если уж на то пошло, то у него восемнадцать авторских свидетельств и два патента на изобретения, а со шваброй получается, что изобретений три. Надежда Петровна слушала, заинтересованно спрашивала, какие такие кошки и почему не хуже, и что главнее — патент или свидетельство, и за что больше платят, и смеялась, потому что про швабру это он и правда, здорово придумал, и подсовывала ему блинчики
