уж много у нас свободы, думаешь? — перебивает его Бая. — Так уж, думаешь, ни мёд мы не собираем, ни вокруг костров не прыгаем? Так уж, думаешь, каждый день по лесу гуляем, силой своей наслаждаемся? Сила нам для того дана, чтобы менее сильным помогать, а не себе в удовольствие ей упиваться. Сколько раз ты в деревне своей другим помогал, любишь ли ты это, готов ли ты этим всю жизнь заниматься?
Ответственная Бая — Вран это сразу понял. Повеселиться любит, но и цену этому веселью знает. Нравится это Врану. Нравится то, что цели у неё есть свои какие-то, пока не особо ему ведомые, но ясные, непоколебимые.
— Не так уж много помогал, если честно, — признаёт он. — Но ты тоже мне честно скажи: много ли в тебе желания помогать тому человеку будет, который до этого на смех тебя поднимал да над несчастьями твоими злорадствовал? Вас у нас любят, вас за серых принимают, а серым у нас поклоняются, покровителями своими считают, коли что хорошее серый человеку сделает — так тут же сказания об этом слагают, гордятся этим. А будет ли кто сказания о Вране из Сухолесья рассказывать, который ему руку помощи протянул? Не думаю.
Бая склоняет голову набок.
— Не очень хороший ход мыслей у тебя, Вран, — говорит она. — Помогать не за восхваления надо — если бы вы нас ненавидели, стрелами бы в нас метили да копьями, всё равно не поводом это было бы ребёнка заблудшего в лесу оставлять или к пруду его с русалкой сердитой подпускать. Если славы ты хочешь, не получишь ты её у нас, все волки у людей в одного сливаются, и никто уж разбираться не будет, кто его в час трудный на верный путь направил — Бая, Вран, лют, волк настоящий… Все едины мы для вас.
— Мне не слава нужна, — возражает Вран мгновенно. — Не то ты в словах моих услышала. Может, и ищу я признания, с этим спорить не буду — но от своих признания, а не от чужих. Не хочу я под дудки скучные плясать, себя ломать, чтобы в деревне на меня наконец с уважением смотреть начали — не моё это, всю жизнь под откос пускать, чтобы в конце оглянуться и понять — а зачем всё это делал-то? И мёд я готов собирать, и вокруг костров прыгать, и любую работу выполнять, и любую помощь оказывать — но с теми, кто ценить меня будет, и для тех, кого я ценить буду. Такая уж мечта моя — думал, что несбыточная, но вот же она, прямо передо мной стоит. Дай мне шанс, Бая. Один шанс всего лишь. Клянусь — если не примут меня твои, если решат, что не подхожу я им, если назад меня отправить захотят, так я туда и отправлюсь сразу же, ни тебя, ни их смущать не буду. Права ты, может, действительно я надумал себе что-то, может, послали мой дух хозяева в тело это, чтобы я жизнь свою в общине прожил — но зачем тогда тебя ко мне послали? Зачем встречу нашу устроили, зачем увидела ты меня вчера, зачем из леса ко мне вышла? Не бывает таких совпадений, не верю я в них.
Кажется, удалось ему наконец словами своими Баю тронуть. Ещё задумчивее она становится. Глаза её Врана чуть ли не насквозь прожигают, внимательно на него смотрят, проницательно — словно не Бая, а волчица с тотема ожившая на него сейчас глядит, всю душу, все тайны его знает.
— А как же семья твоя, Вран? — спрашивает Бая негромко. — Род твой, отец твой, мать твоя, братья с сёстрами твои? Друзья твои, может? Неужто от них так легко отречься тебе?
Хороший вопрос — хороший и опасный даже. Умеет Бая вопросы задавать.
— Семья моя давно уж мне радоваться перестала, — так же негромко отвечает Вран. — И братья с сёстрами мои больше её радуют, чем я. Вздохнут они все спокойно, если я из их жизни исчезну вдруг. Погорюют, конечно, немного, но всем на благо это пойдёт.
— Больно уверенно ты за других говоришь, — замечает Бая. — От чувств расстроенных всегда кажется, что…
— Ну и что же ты мне предлагаешь — назад воротиться, всю деревню опросить, кто плакать по мне всю жизнь будет, а кому и двух дней хватит? — перебивает её Вран с лёгким раздражением. — Как же мне за них не говорить, если их здесь нет? А если и были бы, то вряд ли правду бы сказали — какая мать признаться захочет, что опостылел ей ребёнок собственный?
— А уверен ли ты, что матери вообще может её дитя опостылеть?
— Бая, я в таких тонкостях общемировых не разбираюсь, — вздыхает Вран. — Не могу я за всех матерей на свете отвечать, только за свою отвечу: не таким ударом это для неё будет, как ты думаешь. Сёстры мои младшие подрастают, мужей им приглядывать пора; братья старшие мои уже семьи свои создают, скоро у самих дети появятся. Много радости у матери будет, много забот у неё сейчас, есть ей чем заняться, а не слёзы по мне до смерти проливать. Так что — возьмёшь ты меня с собой или нет?
Бая тоже вздыхает. Тяжело-тяжело.
— Умеешь ты зубы заговаривать, Вран из Сухолесья, — говорит она. — Этого у тебя не отнять. Не мне решать, останешься ты с нами или нет, я тебе уже говорила. Не надейся ни на что особо.
— То есть… — у Врана от неожиданности голос проседает, — …то есть, согласна ты?..
— Согласна шанс тебе дать, о котором ты так просил, — отвечает Бая. — Не шанс даже — возможность. Приведу я тебя к нам, если так этого хочешь, а дальше уже всё от тебя зависеть буд…
Вран с чувствами собственными не справляется — слишком яркие чувства эти, жаркие, вспыхивают в нём огнём живым и мгновенным, всё нутро спалить грозят. Бая растерянно осекается: подлетает к ней Вран, хватает за руки, к себе притягивает и…
…и соображает: не девка это деревенская, вряд ли горячие поцелуи хоть в щёку, хоть в губы красные оценит. Девки деревенские от такого алеют да хихикают, от себя ладонями отталкивают, а взглядами назад тянут — а вот Бая едва ли так делать будет.
— Гм… Спасибо тебе, Бая, — смущённо говорит Вран. — Век этого не забуду.
— Век сначала прожить надо, — отвечает Бая, странно как-то в глаза ему глядя.
— Да, — говорит Вран. — Это точно.
Никогда ещё он так близко к Бае не стоял — и
