нельзя, а кого-то можно, значит можно всех, а кого-то просто и нужно!
Это ведь как посмотреть. Всё в этом мире – как посмотреть.
В коридоре остаётся только Рома Чайкин. Подумалось – замахнётся, но Рома с весёлой усталостью произносит:
– Зачем было Фурсу закладывать? Он-то вообще не при чём. За косяки нужно отвечать лично.
– Да какие косяки!? Какие!!!?
Чайка ухмыляется и заходит в класс. Там разыгрывается настоящая драма. Толя сидит за партой и поминутно порывается встать, но его успокаивают и усаживают обратно. Пальцы на его стороне. Они тоже против предательства.
Будь насильником или убийцей, но не потрясай основ.
Когда в спину прилетает бумажка – это совсем не больно. Но если сидишь за первой партой, это больнее всего. Ты словно мишень, поставленная впереди, будто неправильно приговорённый к расстрелу. В любой момент может заскрипеть отодвигаемый стул, прогнётся парта, на которую надавит рука, и в спину прилетит скомканный лист.
Больно от того, что видно всем. А тебе – ничего не видно.
Для харканья приставать не надо. Харкать можно сидя. Достаточно развинтить ручку, сорвать скальп с последней страницы, разжевать её и, свесившись в проход, метко плюнуть по цели. Если угодил в шею или голову – жертва тут же смахнёт, обернётся, поэтому стараются попасть на одежду, чтобы, когда встал со звонком, на пол осыпался снег из подсохших комочков.
Или девочка, сидящая сзади, ткнёт в спину не рукой – ручкой – и шепнёт:
– Стряхни с пиджака...
Как будто без неё непонятно.
Стрелять издали быстро надоедает. Не зря армии до сих пор сходятся врукопашную. Тогда кто-нибудь, обычно самый наглый, идёт на сближение.
– Копылов, ты почему пересел?
– Я плохо вижу! Мне на второй удобней. А можно Чайкина тоже сюда? Мы решили на пятёрку работать.
Биологичка рада. Теперь у неё поубавилось проблем с задними партами. Она не физик и не знает, что если где-то убыло, то где-то и прибыло.
Сначала линейка щекочет волосы. Это приятно. Затем она колеблет ухо, за что, не поворачиваясь, получает оплеуху и летит на пол. Линейка прозрачная, пластмассовая, ядовито-салатового оттенка, недостижимый идеал девятиклассника – целых тридцать сантиметров. Грохот от них звонкий и прыгающий.
Вскоре линейка снова теребит ухо. Уже настойчивее, хватка ждёт ответа, и когда не получает его, легонько стукает по макушке. Возня затихает, сзади ждут протеста, возгласа, хотя бы поворота, поэтому спиной слышно, как Копылов с Чайкиным недвижно смотрят на учительницу. Она всё ещё верит им и порой что-то спрашивает, извиняюще оправдываясь: "...раз вы хотите на пятёрку".
Через несколько минут – несильный хлопок по плечу. Смех с задних парт. Некоторые девочки осуждающе шикают. На смех, не линейку. Перед самым звонком спину обжигает хлёсткий глухой удар. Линейка протягивается вдоль хребта, плоско налипая на позвоночник. Звук, будто щёлкнули кнутом, и биологичка вздрагивает, удивлённая естественному отбору.
Спину жжёт. Бил Копылов. У него всегда сильно и прямо. Если сейчас начать разбираться, то он на пару с Чайкиным разведёт руками: мы здесь ради оценки, или можешь доказать обратное?
Откуда-то из-за спины хихикает Толя Фурса. Он больше не звонит и не здоровается. Толя Фурса обижен на всю оставшуюся жизнь. Он требует мести, и даже не поворачиваясь, ясно, что Антон снимал кару на телефон. В такие минуты Вова Шамшиков свободен от друга. Отличник
