— А меня, думаешь, не берет? — посмотрел ему в глаза Курманов. — Меня иной раз так берет, что думаю — вывел бы свою бригаду да так вдарил по всем нэпманам. Только, Афиногеныч, не может сейчас Советская власть без нэпмана обойтись. Нэпман, он как посредник между селом и городом. Вон в Череповце пять сапожных мастерских появилось, две механические. С древесиной работа пошла. А что было после войны? Двадцать пять лесозаводов в уезде да сто в губернии — а все стояли! За полгода почти все запустили. Скоро механический завод восстановим, работа у людей будет.
А нэпман… Временная это мера. Ну, как только государство сильнее станет — отомрет он, нэпман, как класс отомрет. Понятно, воевал ты, кровь за Советскую власть проливал. Так не ты один. Закончилась война, работать надо. Потерпеть нужно, чуть-чуть. Иван Афиногенович, дольше терпели.
— Дожить бы…
— Ничего, доживем. Эх, деньжат бы немножко! Тогда и литейный завод можно запускать, судостроительный подремонтировать. А там, годик-другой, сами будем деньги зарабатывать. Глядишь, наш Череповец не хуже других губцентров станет!
— А вы клад найдите, — усмехнулся Иван.
— Клад, Афиногеныч, штука хорошая, — кивнул Курманов. — Я когда в госпитале лежал, книжки читал. Вот интересная попалась. Там про моряка одного рассказывалось — уже и не помню, не то Данзас, не то Дантес, кажется. Его в тюрьму безвинного посадили, а из соседней камеры старый аббат, игумен, по-нашему, дырку к нему проковырял, а потом парню про клад рассказал. Дантес этот в тюрьме двадцать лет просидел, потом сбежал. Только, — вздохнул Алексей, — половина листов у книги выдрана была. Не знаю, нашел он клад или нет. Надо бы поспрашивать кого-нибудь, не знают ли эту книгу.
— Так ты жену спроси. Сам же говорил, что она у тебя училкой работает, — предложил Иван.
— Н-ну, жену спрашивать вроде и неудобно, — замялся Алексей. — Я, как с делами разберусь, сам в библиотеку схожу. Мы недавно из помещичьих усадеб книги изымали.
— Книжку про клад почитаешь, сразу поймешь, где клад найти!
— Ну, пусть себе клад лежит, как лежал, — отмахнулся Курманов. — Есть у меня идея получше. Задумка, понимаешь ли, появилась, где деньги взять. У нас ведь губерния земледельческой считается. Денег в казне — с гулькин хрен. Придумал я ипподром открыть.
— Ипподром? А это что такое? — спросил Иван, вспоминая, что где-то он такое слово слышал, но где — не мог вспомнить.
— Ну, это когда лошади наперегонки бегают… — попытался объяснить Курманов.
— А, лошадиные бега, скачки, то есть, — понимающе кивнул Николаев. — Помнится, когда в Гатчине стояли, поручик Шамин деньги казенные на скачках просадил, не на ту лошадь поставил. Пошел, застрелился с горя. Хочешь, чтобы нэпманы на лошадей деньги ставили, а доходы в губернскую казну?
— Сразу видно — бывалый ты человек, догадался! — удовлетворенно воскликнул Курманов. — Но, — поднял он вверх указательный палец, — дело не только в доходах! Жеребцы, которые на скачках побеждать будут, это же лучшие производители. У нас после Гражданской лошадей осталось вполовину того, что при царе было. Зачем кобыл под кого попало подставлять? Так, глядишь, годика за два, за три, мы все конское поголовье восстановим.
— Ну, Алексей! — с восхищением покачал головой Иван. — Мужики сами будут за хорошего жеребца приплачивать. Только… — с сомнением покачал он головой. — Для скачек-тο вроде дорожки особые нужны, трибуны сколачивать. Опять-таки, деньги нужны, лес.
— Так ведь не все сразу. Мы зимы дождемся, устроим бега прямо по Шексне-реке. В газете пропишем, местные ячейки озадачим, волостным исполкомам прикажем, чтобы до сведения народа довели — так, мол, и так, в воскресенье лошадиные бега. За первое место, допустим, яловые сапоги, за второе — еще что-нибудь… Ну, по сусекам поскребем, отыщем. Хомуты на складе видел, седла тоже сгодятся. Расходов почти никаких, а мужикам — и почет, и польза. Зато будем знать лучших кобыл и жеребцов. А кто нам помешает ставки на лучших коней принимать? Я уж и в Питер ездил, смотрел, как там ипподром работает, как ставки принимать — ничего сложного. Для начала безо всяких тотализаторов обойдемся. Билетов в типографии напечатаем, кассира посадим потолковее. А уж потом, когда какая-никакая денежка появится, можно и о самом ипподроме подумать, о ставках. Я с Тимохиным говорил. Иван Васильевич поначалу на дыбы — ты, Алексей, коммунист, бригадный комиссар, как о каких-то скачках говорить можешь? А я ему — так мы же с нэпманов деньги-то собираемся брать. Рабочий да крестьянин на ипподром не пойдет, а почему бы у "совбуров" лишние деньги не забрать? Все равно пропьют да на баб истратят. Подумал Иван Васильевич, подумал и говорит: а прав ты, пожалуй!
— А что, пойдет ведь мужик-то, — прикинул Иван. — Зимой все равно делать нечего, а ежели подарки пообещаете. У нас в волости, помнится, мужики на интерес да на пузырь самогона состязались — чья лошадь лучше. Да, Николаич, ты — голова!
Алексей, явно польщенный похвалой, слегка качнулся на табуретке:
— А мне, Иван Афиногенович, понимаешь ли, еще кое-чего хочется…
Курманов смущенно замолчал, видимо, не знал — стоит ли говорить или нет?
— Ну, договаривай, раз начал, — попросил Иван, которому стало любопытно — чего же хочется Лешке, уже ставшему большим начальником в губернии — народным комиссаром стать, что ли? Может, к звездам взлететь?
— Мне, Иван Афиногеныч, учиться хочется, — выпалил Алексей и зарделся, как девка: — Понимаю, что староват. Поздно в тридцать лет на учебу идти, но все-таки…
— Леха, да куда же тебе еще-тο умнее быть? — всплеснул руками Иван. — Ты же и так из ума сложен.
— Понимаешь, вроде бы не совсем я дурак. Но чувствую — не хватает мне знаний. Я даже церковно-приходскую школу не закончил.
— Как это? — удивился Иван, закончивший двухклассную школу в селе Абаканово. — У тебя сколько сестер-братьев?
— Два брата старших.
— А я четырнадцатый в семье! Мы хоть и не голодовали, да все равно тяжко приходилось. Помнится, сапоги хотелось, так к батьке пристал — купи да купи! Так пристал, что отец у кого-то денег занял, купил, а как пришел — мне эти сапоги в лицо и швырнул. Как вспомню — до сих пор обида берет. Я же в отход с десяти лет работать пошел. Маленький был, дворнику помогал, а когда двенадцать исполнилось, вместе с отцом да братьями бревна возил в Пошехонье. Впервые досыта наелся, как на службу солдатскую попал. Учится хочу, чтобы и самому жить интересно было, и людям чтобы пользу принести.
— Да, Алексей… — протянул Иван. — Точно, будешь ты наркомом, если только головушку кто-нибудь не открутит. Умных да честных никто не любит.
— Все может быть, — усмехнулся Алексей. Потом вдруг спросил: — Иван, а у тебя какая мечта?
Николаев пожал плечами — на империалистической выжить мечтал, потом о победе над белыми, мечтал о возвращении домой. Брякнул первое, что пришло в голову:
— Я на рассвете мечтаю помереть.
