понимать? и так далее. Но Пескарь ничего объяснять не стал, велел ей молчать (видимо, опасался прослушки телефона), а на следующий день к двум часам прийти на переговорный пункт главпочтамта – он ее вызовет и расскажет, что да как. Так и вышло. Ее муж, так неожиданно воскресший из мертвых, весьма невнятно объяснял, почему до сих пор не давал о себе знать, а вопрос о том, как его обручальное кольцо оказалось у похороненного под его именем трупа, и вовсе оставил без внимания (о том, что его признали умершим, он откуда-то уже знал), но зато настойчиво убеждал не бросать его в беде и сделать то, чего он от нее просит. Муж (или уже бывший муж – как, с юридической точки зрения, трактовать их брак после появления свидетельства о смерти одного из супругов, мне не вполне ясно) уверял растерянную и ничего толком не понимающую Анну Владимировну, что ни на минуту не забывал о ней и что передряги, в которые они попали, скоро закончатся и всё уладится. Надо только немного потерпеть и предпринять необходимые действия, после чего они заживут еще лучше прежнего. Пескарь как всегда был напорист, не слушал никаких возражений (не боись – всё получится) и дал подробные инструкции, как ей себя вести и что говорить в молдавской полиции. И своего добился: она, несмотря на страх и сомнения, согласилась сделать то, о чем он просил (если можно было назвать это просьбой – Пескарь ничуть не сомневался, что она выполнит его поручение).
Тут, разумеется, возник важный вопрос: зачем Пескарь добивался, чтобы его еще раз признали умершим, – ведь он уже числился по разряду покойников и знал об этом. Но добиться от допрашиваемой какого-то осмысленного ответа не удалось. Либо она всё же что-то знала (или хотя бы догадывалась), но говорить об этом упорно не хотела (непонятно только, чем это могло ей повредить, а если не могло, то зачем ей сохранять Пескаревы тайны – уж ему-то теперь и вовсе ничего не грозило). Как ее не выпытывали, она продолжала твердить, что не знает, в чем тут дело, и единственное объяснение, пришедшее ей на ум (а она и сама много на эту тему размышляла): значит он и там впутался в какие-то опасные махинации. Либо надо ей поверить и считать, что осторожный Пескарь не стал делиться с ней своими соображениями, целями и планами. Как рассказывала Анна Владимировна, муж и раньше никогда не посвящал ее в свои дела и в связанные с бизнесом заботы: он, хоть прямо так и не говорил, но – ясно же – считал, что не бабье это дело. Он сам всё решал – куда и когда мы поедем, какую машину покупать и прочее, не говоря уже о его финансовых или производственных проблемах, – а меня он только ставил в известность: сделаем то-то и так-то. В принципе, могло быть, конечно, и такое. И хотя следователи не верили на слово этой ненадежной – как они уже убедились – свидетельнице, но проверить истинность ее высказываний и прижать ее было нечем, так что вопрос зачем? так и остался повисшим в воздухе.
Как читателю уже известно, затеянная Пескарем афера с опознанием прошла без сучка и задоринки. (Особенно раздражала следователя выдумка с этой самой Нюсей: гладенько так, психологически убедительно – не прикопаешься. Капитан-то в Кишиневе, наверное, радовался: как он удачно наткнулся на того, кого нужно. Вот сукины дети! И дамочка эта – всё разыграла как по нотам... Актриса... И теперь, может, то же самое – а мы опять уши развешиваем). С мужем наша героиня виделась в Кишиневе очень кратко: поговорили минут двадцать перед самым ее отъездом. Пескарь, якобы, так ничего ей, в сущности, и не объяснил. Он бурно благодарил ее за помощь, уверял в своей неизменной любви, туманно обещал какие-то златые горы в недалеком будущем: ты не пожалеешь, что не оставила меня в беде, я скоро тебя заберу и заживем тогда по-настоящему... И еще… И опять о том, что они никогда не расстанутся, что он понимает, как ему повезло с женой... И… Но по существу, обещал только, что он вскоре свяжется с ней: жди – уже недолго осталось. По словам Анны Владимировны, она уже не верила тому, что говорил ей муж. Для нее не прошли даром те долгие месяцы, когда она всё больше и больше уверялась в том, что Виктор сбежал – даже не предупредив о своем намерении – и оставил ее на произвол судьбы. Смылся, – говорила она, – а ты тут, как хочешь, так и выкручивайся. И квартиру, и машину... Ничего мне не оставил. Хорошо хоть старая квартирка на мне была записана. Как можно после такого ему доверять? Правда, потом – когда его будто бы нашли – я себя сильно себя осуждала за такие мысли, но ведь, как выяснилось, не напрасно я так думала. Так ведь оно и оказалось. Потому она пропускала, можно сказать, все мужнины слова и обещания мимо ушей: Жить он без меня не может, ну как же! Понадобилась я ему – вот он и вспомнил. Но теперь всё! Не услышу я больше про него – и ладно. Я уже привыкла быть одна, проживу как-нибудь. Я ему помогла, когда попросил, – не могла отказать: муж всё-таки, но теперь я ему больше ничего не должна. И от него мне ничего не надо. Будем считать, что мы так необычно развелись – с помощью свидетельства о смерти.
Таким образом, если верить пустившейся в откровения вдове, она считала, что все обещания Пескаря – лишь пустые слова и не более чем сотрясение воздуха: связываться с ней в будущем и «забирать» ее куда-то он вовсе не планирует. Так поначалу и вышло. В течение трех с лишним месяцев у нее не было повода сомневаться в своих выводах: от обещавшего «вскоре объявиться» Пескаря не было ни слуху, ни духу. Но, в конечном итоге, как мы знаем, дело обернулось по-другому.
Виктор позвонил, как и в прошлый раз, внезапно, напугав и встревожив Анну Владимировну – чего ему еще надо? В двух словах сообщил, что он в городе и что нужно срочно встретиться: есть серьезный разговор. Встреча состоялась в тот же день. В полупустом зале большого продовольственного магазина – по всем правилам конспирации. Не похожий сам на себя Пескарь (дочерна загорелый, с усами – просто цыган какой-то, сходу и не узнаешь – в Кишиневе, он так не выглядел) нагрузил полную корзину разных консервов, коробок, пакетов и ждал ее у стеллажа с соусами и приправами, разглядывая какую-то яркую
