Книга Тэмуджин. Книга 4 - Алексей Гатапов

Все последующие дни Тэмуджин проводил в войсках, не встречаясь со своим андой и другими нойонами. От неудачного разговора с керуленскими вождями он чувствовал на душе тяжелое разочарование. Задумывая договориться с нойонами о наведении порядка в племени, в последнее время он главную надежду стал возлагать на керуленских. Думал, что, настрадавшись прошлой зимой от нападок борджигинов, от гибельной войны между родами, те поймут его, ухватятся за его предложение, но этого не случилось – они оказались на удивление глупы и забывчивы.

Тэмуджин раньше всегда думал, что нойоны – особые люди, что они должны быть людьми высокого ума, с чистыми и прямыми душами. Правда, нередко он замечал и обратное – что многие из них умами не выше малых детей. Видел это по дядьям своим – Даритаю, Бури Бухэ, по некоторым тайчиутским нойонам. Но те были свои, знакомые с детства, а потому он не судил по ним. Казалось ему, что есть другие, настоящие нойоны, и они не такие, а намного мудрее, раз правят народами и являются потомками великих, прославленных людей. А теперь, вблизи рассмотрев этих вождей древних, известных родов, он окончательно убедился, что годы и положение сами по себе не дают ума, а границы между детьми и взрослыми, которую он с почтением к старшим чувствовал раньше, в детстве, на самом деле вовсе нет.

Еще одна цель, на которую он намеревался, начиная разговор с вождями, была в том, что, убедив всех монгольских нойонов в благости единого порядка, можно было бы сообща приструнить Таргудая, заставить его покориться общему договору. Он верил, что и борджигинские нойоны, устав от своих смут и драк, поймут, что единственное спасение для всех – в установлении общего согласия. А там можно было бы без лишнего шума потребовать от Таргудая и старый долг – заставить вернуть отцовское наследство. И тому волей или неволей пришлось бы подчиниться, когда все вокруг станут почитать единый закон. Но теперь, когда нойоны отказались от его предложения и снова каждый был за себя, нечего было ждать легкого возвращения долга от Таргудая. Тэмуджин думал об этом, и тревога его в отношении тайчиутского нойона усиливалась; чем больше он думал об этом, тем тяжелее становилось у него на душе. Хотя тот и перестал быть прямой угрозой и нападать на него первым не стал бы, однако чтобы он добровольно отдал тысячные табуны и подданных, которых он увел, – в это трудно было поверить. И вообще теперь, после разговора с керуленскими нойонами, не приходилось рассчитывать на какую-нибудь устойчивость в жизни, в таком положении в любое время могло случиться что-нибудь страшное, непоправимое.

«Ясно, что недолго протянется эта мирная жизнь, – разочарованно думал он. – Опять вспыхнет какая-нибудь свара, кто-то сдуру или спьяну нападет на другого, угонит табун – и снова будет война, убийства, грабеж. Так и будет продолжаться этот беспорядок, никому не будет покоя, никто не будет в безопасности… Живя с такими людьми, надо быть готовым ко всему… – окончательно решил он и после недолгих раздумий твердо установил: – Остается одно: как можно лучше укреплять свой улус и главное – усиливать свое войско».

Прежде, когда Тэмуджин еще не вернул отцовского войска и скитался в одиночестве, он твердо надеялся на хана Тогорила, что тот ему поможет, пригрозит Таргудаю и заставит все вернуть. Ничего несбыточного в том ему не виделось – Тогорил сам обещал это сделать, а после того как он помог собрать отцовский улус Джамухе, уже никаких сомнений в этом не оставалось. Однако теперь, после меркитского похода, когда он вблизи разглядел истинное нутро кереитского хана – его скрытую хитрость и жадность, он сам не хотел слишком задалживаться перед ним: тот ничего без выгоды не станет делать и возьмет за это немало. Угонит борджигинские табуны, целые роды оставит нищими, и придется за это краснеть перед соплеменниками ему, сыну Есугея. Не хотел он вмешивать в это дело и Джамуху с его войском: получилось бы, что он вновь разжигает войну между борджигинами и керуленскими родами. И, отказавшись в мыслях от помощи друзей-властителей, он оставался один на один в этом нерешенном противостоянии с могущественным тайчиутским нойоном.

«Но долг от Таргудая потребовать надо, – крепко держался он за старую мысль, – и сделать это нужно во что бы то ни стало. Иначе меня не будут уважать. Ограбленный и не борющийся за возврат своего имущества не достоин уважения. Многие сейчас, должно быть, смотрят на меня и ждут, как я в таком положении поступлю. Ждет, конечно, и сам Таргудай…»

Так и не решив все окончательно, смутно надеясь на то, что со временем дело как-нибудь прояснится и станет видно, как вернее всего ему поступить, он решил взяться за наведение порядка в своем войске, за то, чтобы оно стало в его руках послушным и могучим оружием.

На второй день после того, как уехали от него керуленские нойоны, он послал за Мэнлигом. Тот прибыл сразу, и они полдня проговорили наедине. Тэмуджин дотошно расспрашивал старого нукера о том, как его отец, Есугей-нойон, правил своим улусом и войском: что в этом деле было главным, какие у него бывали трудности. Мэнлиг, явно одобряя его стремление и проникнувшись важностью дела, долго рассказывал ему обо всем, подробно отвечая на вопросы.

– Главная сила нойона – в его войске, – объяснял он, – не в богатстве и не в родовитости. Только оно дает ему вес среди других. Поэтому умный нойон холит и лелеет свое войско, без устали обучает его, как воин обучает боевого коня. Такого нойона, у которого сильное войско, все боятся, мало кто осмелится его задевать, ведь задевают слабых. Поэтому твой отец неустанно проводил учения в войске, усиливал его. После татарской войны он установил такой порядок: один раз в пять дней проводить учения по сотням, раз в месяц – тысячные учения, и один раз в три месяца – выходить на учения всем тумэном. И строго следил за этим. А я свою охранную сотню обучал все свободные дни, когда не было поездок или каких-нибудь дел по улусу. Но люди ленивы, им бы лишний раз поваляться в юрте и попить архи, чем садиться в седло и скакать с саблей или копьем в руках. Главная трудность была в том, что люди неохотно выходили на учения, противились, искали отговорки, а сотникам приходилось с плетьми ходить по юртам, загонять их в строй.

– А как сделать так, чтобы люди не противились, не ленились?

– Единственный способ для этого – беспощадно бить их, как строптивую скотину, – сурово говорил Мэнлиг, сжимая кулак и твердо глядя на него. – Люди глупы и ленивы, а потому их можно только заставить. Для этого нужно, чтобы сотники и десятники были люди сильные, с волчьим нутром, чтобы все их боялись. Отец твой таких и подбирал, поэтому их до сих пор слушаются воины. Они и держали все войско после его смерти, без них все давно разбежались бы.

Отпустив Мэнлига, он тут же вызвал тысячника Сагана. Тот пришел не так скоро, как мог бы, хотя воин охраны, посланный за ним, вернувшись, доложил, что он сидит у себя в юрте и пьет айраг.