руками, голова опущена вниз. — Быстро возвращайся в классную комнату и подумай над своим поведением.
Зайченок еще больше опускает голову и не сдвигается с места.
— Я сказала, иди в класс.
Мое сердце уже трещит по швам. Мне хочется утешить ее, коснуться, ободрить взглядом. Все будет хорошо. Ну-ка, просто посмотри на меня. Но она не поднимает головы. Оливия уходит в корпус, от веселья не остается и следа. Мне кажется, я успела увидеть слезы, сверкавшие на ресницах… И тут мне безжалостно преграждают вид.
— Кимберли, — тяжело вздыхает темноволосая миссис Мэй.
Я неохотно перевожу глаза на нее. Она пытается прожечь во мне дыру своим злобным рентгеновским взглядом. Я не очень ей нравлюсь, она невзлюбила меня еще с первой встречи.
— Здравствуйте, миссис Мэй, — я намеренно улыбаюсь, и мне плевать, что эта улыбка ни капли не искренняя и выглядит быстрее как оскал.
— Не надоело тебе еще приходить сюда? — говорит она, сверкая широким стеклом очков в красной оправе. И в это же время меня переполняет раздраженная ярость, она собирается где-то внутри и ищет повода вырваться наружу. Меня передергивает, но снаружи я сохраняю покой.
— Как у вас вообще дела, миссис Мэй? — спрашиваю я. — Не надоело ещё отбирать у детей сладости?
Мэй сжимает в руке шоколад, врезаясь овальными ногтями, так что я даже слышу треск фольги, и топает ногой в ядовито-красных туфлях. Она холодно улыбается мне. Мне кажется, я даже слышу, как скрипят ее неестественно-белые зубы. Грымза.
— Ты напрасно теряешь время, Кимберли. Оливию в скором времени заберет к себе новая семья, приказ уже на подписи. Может быть, они даже захотят удочерить ее, увидим. Поэтому вот что, Кимберли: не привязывай к себе ребенка.
Как бы я ни хотела казаться неуязвимой, она попадает в самое сердце: Оливию уже отдавали в одну семью. Я реагирую ей такой же "любовью" и продолжаю сверлить миссис Мэй в ответ полным желчи взглядом.
— У нее естьродной брат, — цежу сквозь зубы. — Они не виноваты, что у них такая мать.
— Виноваты или нет… Это дело уже не твое. Пока их нерадивая мать лечится от алкоголизма, родной брат Оливии оставляет ее одну с утра до ночи. Ребенок сам дома, где нет ни света, ни газа, ни тепла, ни даже нормальной еды. У него был шанс и мы даже закрыли глаза на крайне неприемлемые условия, но это уже перебор. Спасибо соседям, которые вовремя сообщили об этом безобразии в социальную службу.
Я слышу, как скрипнули мои зубы. Он работает, работает, вашу мать. Не покладает рук днем и ночью, и никогда, никогда не позволял Оливии голодать. Последний кусок хлеба отдаст, если нужно, всю землю перегрызет ради нее.
— Иди лучше домой, Кимберли.
Не бывает светлых полос без темных. Не бывает добра без зла. Мой затуманенный разум витал где-то на краю пропасти, пока мои ноги в школьных кедах отстукивали глухие шаги по прохладной земле с мелким гравием. Возвращаясь по сокращенной тропе, ведущей к заднему ходу школы, я уже с твердо верила, что когда-нибудь и мы доберёмся до этой недостижимой светлой полосы.
18
Здесь другой вид.
Совершенно другой.
Пение птиц мягко летает по опушке леса: вьется вокруг вечнозеленых сосен, свистит легким ветерком в воздухе, отстукивается негромким эхом в дуплах стройных тополей и редких еловых рощиц, нарушая неприкосновенность лесной тишины.
Мы оказались на самой красивой лужайке мира, вокруг стоит густой, девственный лес. Сквозь деревья прорезается мягкий просвет, птенцы порхают с ветки на ветку, вспенивая зеленые листья.
Мы с Кейном находимся среди разнообразия сиреневых, желтых и белых цветов, неподалеку журчит ручеек. Я лежу на его груди и довольно жмурюсь, подставляя подбородок мирному сиянию неба. Солнце стоит высоко, освещая лужайку ярким и уютным светом. Вокруг нас бескрайний лес, в котором нет никого, кроме нас двоих. Честно говоря, я никогда никого еще не встречала на этой полянке.
— Не хочу никуда идти, — мой голос мягко утопает в безлюдной тишине леса. Ветерок лениво трепает наши волосы, шевелит листья на ветках, наполняя воздух тягучими древесными ароматами.
Кейн мягко перебирает мои золотисто-каштановые кудри, теплое дыхание ласкает мою кожу, наши вдохи тихие и умиротворенные. Я понимаю, почему Кейн захотел встретиться именно здесь: кругом ни души, ни построек, и только природа.
— Я тоже, — говорит он тихо.
Я улыбаюсь.
Кейн убирает руку, отстраняясь с такой осторожностью, какой я и не думала у него обнаружить.
Я смотрю, как он тянется к учебнику, одиноко брошенному в яркую подушку цветов.
— Оставь, — перебиваю его, сбрасывая назад.
Кейн неодобрительно качает головой, но не возражает, он снова притягивает меня к себе и обнимает за плечи.
— Мне не нравится, что из-за меня ты стала небрежно относиться к учебе, — нежно упрекает он.
Я втыкаюсь лицом в его грудь, вдыхаю его запах и качаю головой. Я ничего не могу сделать с глупой улыбкой, растянувшейся по лицу.
Да, я снова прогуляла последний урок. Это было совсем несложно, я сказала, что маме нужна моя помощь в предстоящей выставке.
— Ты виделся с Оливией? — осторожно спрашиваю я. Я стараюсь, чтобы голос не выдал моего волнения, но не знаю, выходит ли у меня.
— Мне разрешили забрать ее завтра.
— Кейн… — я сомневаюсь всего миг. — Мэй сказала, что ее отдают в новую семью. Это правда?
В воздухе зависает невозможная тишина. Я знаю, что ему больно это слышать, но не могу с собой ничего поделать.
Я никак не могу перестать об этом думать.
— Они не заберут ее, — говорит Кейн вдруг затвердевшим голосом. — Я буду бороться за нее до последнего. За вас обоих. Клянусь, я буду пытаться. Потому что я люблю вас обоих сильнее, чем что-либо в этом поганом мире.
Я встаю и смотрю в его глаза. Я вижу в них синий огонь и думаю — почему мое сердце снова начинает танцевать чечетку? Мне казалось, я научилась контролировать свое тело, но всякий раз, когда он говорит мне такие вещи, у меня один за другим идут сбои в системе: сбивается дыхание, учащается сердце, кружится голова и отмирает мозг.
Мгновение — и мы сливаемся в таком безумном поцелуе, что у меня отказывают легкие. Кейн притягивает меня к себе так сильно, что нам обоим не хватает воздуха.
Его запах, знакомое чувство необъяснимого комфорта от одной мысли, что он рядом, — это все, что наполняет меня сейчас. Я верю ему от первого до последнего слова. А затом я едва узнаю его низко поставленный
