Он жертвовал в лотереи-аллегри гарнитуры мебели и коров,вносил крупные суммы на украшение храма и на покупку колокола, учредил призсвоего имени на ежегодных гонках яхт, платил на благотворительных базарах попятьдесят рублей за бокал шампанского. О нем ходили легенды. Одним словом, онбыл рогом изобилия, откуда на нищее человечество сыпались различныеблагодеяния.
Но главная причина его популярности заключалась в том, чтоон ездил по городу в собственной карете.
Это не была старомодная, зловещая карета из числа тех,которые обычно тащились за похоронной процессией первого и второго разрядов.Это не была свадебная карета, обитая внутри белым атласом, с хрустальнымифонарями и откидной подножкой. Наконец, это не была архиерейская карета –скрипящий рыдван, – в которой, кроме архиерея, по совместительству также возилипо домам икону касперовской богоматери, связанную с именем Кутузова и взятиемОчакова. Карета Файга была щегольским «двухместным купе» на английскихрессорах, с высокими козлами и кучером, одетым по английской моде, как ЕвгенийОнегин. На дверцах кареты был изображен фантастический баронский герб, а назапятках стоял не более не менее, как настоящий ливрейный лакей, что приводилоуличных зевак в состояние почти религиозного восторга.
Карету везли отчетливой рысью бежавшие лошади с короткообрезанными хвостами и в лакированных шорах. Внутри кареты на сафьяновыхподушках сидел сам Файг, в цилиндре, пальмерстоне, с черными крашенымибакенбардами и с гаванской сигарой в зубах. Его ноги были закутаны вшотландский плед.
В то время как семейство Бачей рассматривало из окон каретуФайга, уже окруженную зеваками, и делало различные предположения насчет того, ккому именно пожаловал с визитом господин Файг, в передней раздался звонок. Дуняоткрыла дверь и чуть не потеряла сознание. Перед ней стоял ливрейный лакей,прижимая к груди треугольную шляпу с галунами.
– Илья Францевич Файг просит господина Бачей его принять, –сказал ливрейный лакей. – Они в карете. Как прикажете доложить?
Все семейство Бачей, которое отхлынуло от окон в переднюю,некоторое время находилось в столбняке. Не растерялась одна лишь тетя.Значительно взглянув на Василия Петровича, она обратилась к ливрейному лакею и,не моргнув глазом, произнесла слово, которое Петя до сих пор слышал только втеатре, и то лишь один раз.
– Просите, – сказала тетя со светской улыбкой, несколько внос.
И, покорно уронив напомаженную голову, ливрейный лакей пошелвниз, подметая лестницу своей ливреей, длинной, как юбка.
Едва Василий Петрович успел пристегнуть воротничок и галстуки, беспорядочно тыкая руками в рукава, натянуть на себя парадный сюртук, как вквартиру уже вступил господин Файг. В одной руке он, несколько на отлете, несцилиндр, в который были небрежно брошены перчатки, в другой, сверкавшейбрильянтовым перстнем, держал сигару. На его лице, между черными бакенбардами,сияла демократическая улыбка. От него во все стороны распространялся запахгаваны и английских духов Аткинсон. Гирлянда значков, жетонов иблаготворительных медалей ниспадала вдоль выреза его фрака. Нежно светилисьмаленькие жемчужины, вдетые в тугие петли безукоризненно накрахмаленногопластрона фрачной сорочки.
Он был само счастье и само богатство, внезапно вступившее вдом.
Файг поставил цилиндр на подзеркальник и широким жестомпротянул отцу пухлую руку. Дальнейшего Петя не видел – тетя весьма ловкооттеснила его и Павлика в кухню и продержала их там до тех пор, пока визитгосподина Файга не кончился.
Судя по тому, что из столовой, которая в квартире Бачейтакже была и гостиной, иногда слышался звонкий, раскатистый смех Файга ивеселое покашливание отца, визит носил характер весьма дружественный. Всетерялись в догадках. Но когда наконец господин Файг при помощи ливрейного лакеясел в карету и закутал ноги шотландским пледом, помахал в окно белой рукой ссигарой и карета уехала, выяснилось все. Файг приезжал для того, чтобы личнопредложить Василию Петровичу место преподавателя в своем учебном заведении.
Это было так неожиданно и так напоминало чудо, что ВасилийПетрович даже повернулся лицом к иконе и перекрестился. Преподавать у Файгабыло гораздо выгоднее, чем в казенной гимназии: Файг платил своим педагогампочти вдвое больше, чем государство. Василия Петрович был очарован Файгом, егопростотой, любезностью и демократическими манерами, которые находились в такомприятном и неожиданном противоречии с его внешностью и образом жизни.
В разговоре с Василием Петровичем Файг проявил тонкоепонимание современной жизни, ядовито и вместе с тем корректно высмеялминистерство народного просвещения, не умеющее ценить своих лучших педагогов,решительно осудил попытки правительства превратить школу в казарму, весьмаоткровенно заметил, что наступило время самому обществу взять в свои руки делонародного образования и вытеснить из него чиновников и самодуров вродепопечителя Одесского учебного округа, воскресившего самые мрачные традицииаракчеевщины. Он сказал, что с Василием Петровичем поступили не тольконесправедливо, но прямо-таки подло и что он надеется исправить эту подлость ивосстановить справедливость – именно в этом состоит его священный долг передрусским обществом и наукой. Он надеется, что в его учебном заведении ВасилийПетрович сможет с полной силой проявить свой блестящий педагогический талант исвою любовь к великой русской литературе. Будучи сторонником свободногоевропейского воспитания, он уверен, что они с уважаемым Василием Петровичемнайдут общий язык. Что же касается формальной стороны вопроса, то он не сомневается,что ему без труда удастся получить согласие министра просвещения на то, чтобыВасилий Петрович был утвержден округом в должности преподавателя, так какказенная гимназия есть казенная гимназия, а частное учебное заведение естьчастное учебное заведение. Он даже не скрыл от Василия Петровича, что решил егопригласить отчасти из желания поднять реноме своего училища в глазахлиберальных кругов одесского общества, а отчасти в пику правительству, ввидутого что после своего знаменитого, как выразился Файг, выступления по случаюсмерти Толстого Василий Петрович приобрел весьма определенную политическуюрепутацию.
Для Василия Петровича это было ново и лестно, хотя приупоминании о политической репутации он поморщился. Когда, кроме того, Файгприбавил: «Вы будете нашим знаменем», – Василий Петрович даже слегка испугался.Но, так или иначе, предложение Файга было принято, и жизнь семьи Бачей волшебноизменилась.
Файг заплатил Василию Петровичу за полгода вперед, а этосоставляло такую сумму, которая семейству Бачей и не снилась. Теперь, когдаВасилий Петрович выходил из дому, в окна на него смотрели жильцы, говоря сзавистью:
– Смотрите, это идет тот самый Бачей, которого пригласилФайг.
